В августе 2010 года мне исполнилось уже 84 года, так что прошу простить за некоторую сумбурность моих записей. Так как времени у меня уже остается мало, да и таких литературных талантов, как у моей двоюродной сестры Риммы Кубанёвой (Доктор) у меня нет. В её воспоминаниях много написано про детство и всех наших родных. Повторять ее записи я не буду, только кое-что дополню, что знаю и помню. Писала Римма в 80-е годы, когда она была намного моложе меня сейчас, хорошо видела, а я уже третий год потихоньку теряю зрение. Мне даже трудно прочитать то, что я написала. Поэтому стараюсь писать редко, крупно, чтобы мою писанину могли прочитать другие. Начинаю свои записи со своих предков - Кавериных.

Каверины

     В Рязанской области есть деревня, в которой все жители Каверины. Из этой ли деревни мои предки, или нет - не знаю. Знаю только, что прапрадед моего отца приехал в Москву из Рязани. Вероятно, он был довольно зажиточным, в Москве занимался извозом (на лошади, конечно) и видно начал какоe-то дело, скорее всего прибыльное. Прадед продолжил его дело. Он привез себе жену из Казани, красивую татарку, она даже по-русски не говорила.
     У отцова деда уже была небольшая ткацкая фабрика, где производили шерстяную шотландку - клетчатую ткань. Продолжили дело уже его дети, следующее поколение, старший сын Василий Иванович был хозяином, его братья, в том числе и мой дед Аркадий Иванович ему помогали. Где-то в 80-х годах я слышала по радио передачу о московских меценатах. Среди фамилий упомянули и Кавериных.
     Всего братьев было четыре или даже пять. Занимались они тем, что возили образцы тканей по городам, предлагали купцам, которые торговали тканями и имели магазины. Таким образом мой дед Аркадий Иванович попал в Воронеж, где и познакомился с моей бабушкой, Кузнецовой Агриппиной Козьминичной, которой было только 15 лет, поэтому из-за её малолетства просили разрешения на её замужество в духовной консистории.

Бабушка и прабабушка в Воронеже, 20-е годы

Кузнецовы и Столярские

     Родители бабушки мать Ирина Константиновна (1862-1942, похоронена в Щёлково) работала в прислугах, кухаркой, нянькой в богатых семьях. Выйдя замуж была домохозяйкой, воспитывала дочь, а потом и внука, моего отца. Отец бабушки Кузнецов Козьма Ануфриевич (1853-1922, похоронен в Воронеже) был участником русско-турецкой войны в 1877-78 г.г., освободитель Болгарии от турецкого ига. сражался на Шипке, в боях был тяжело ранен, награжден георгиевским крестом. Бабушка родилась в 1889 году. В детстве хорошо пела. В церковном хоре её заметил Митрофан Пятницкий, приглашал в свой хор, но мать её не отпустила.
     Молодые Каверины перебрались в Москву, где в марте 1905 года родился мой отец Леонид. Аркадий Иванович много болел, в 1910 году ему сделали операцию на желудке и осенью он умер, похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище. В 21 год моя бабушка стала вдовой с ребёнком на руках, вернулась в Воронеж. Братья Аркадия Ивановича каждый месяц посылали ей 100 рублей на ребёнка. Она пошла работать счетоводом в магазин купца Вяхирева, который торговал тканями с фабрики Кавериных. Через два года бабушка опять вышла замуж и стала Болдыревой. Сама она никогда не рассказывала об этом, узнала я это из адресов на старых открытках. Рассказывала она только о том, что у неё в это время родилась дочь, которая потом умерла, не дожив до года. О том, что бабушка вышла замуж, её мать написала в Москву братьям Аркадия и те перестали присылать деньги, за что бабушка очень обиделась на мать: "зачем она писала?". Чем окончилось это замужество мне не известно.
     После второго замужества у бабушки связь с остальными Кавериными прервалась, хотя там родных было много. У моего отца была открытка с фотографией артиста Малого театра Каверина, который внешне был чем-то схож с ним.

Дом на ул.Касаткиной

     В Воронеже бабушка с родителями жили на улице Касаткиной. В 80-х годах я была в Воронеже, ходила туда и узнала знакомый по старым фотографиям кирпичный забор и в нем калитку с каменным порогом. В этом доме они снимали 2 или 3 комнаты, во дворе имелся сад. Во время гражданской войны бабушка года два работала делопроизводителем в ЧК и сумела доказать, что эта часть дома - её собственность, только документы сгорели. Когда были оформлены новые документы, она эту часть дома продала и купила две комнаты в доме у Чернавского моста. В доме на Касаткиной у них была маленькая рыжая собачка по кличке Маркиз. Переезжать собачка не захотела и осталась в старом дворе, но часто бегала в новый дом. Если дверь была закрыта, просовывала лапу под дверь и трясла её, стучалась. Не сразу заметили, кто это стучит, но потом уже впускали Маркиза, кормили и он снова убегал. И так продолжалось довольно долго.

Дом у Чернавского моста

     В этом доме, оформленным настоящей купчей, бабушка со своей матерью и сыном Костей прожила до 1935 года. На жизнь бабушка понемногу зарабатывала шитьём. В 1915 году бабушка вышла замуж за Казимира Болеславовича Столярского, он был поляк. С тех пор она стала Столярской Инной Казимировной и была ею до конца жизни. Заодно она и помолодела на 6 лет по паспорту, чтобы стать одногодкой с мужем. В конце года у них родился сын Константин. В два или три года он заболел менингитом, но выжил, оставшись сгорбленным и прихрамывающим на всю жизнь. Столярский однажды ушел от бабушки к другой женщине и уехал в Москву, но в конце 20-х годов вернулся. Он умер в 1930 году в Риддере (об этом я ещё напишу).
     В 1935 году брат Казимира Стефан, который жил в Москве, уговорил бабушку с Костей продать жильё и переехать в Москву. Там он помог Косте устроиться на работу (ведь ему было уже почти 20 лет) и он - единственный кормилец семьи. Сначала они снимали комнату на станции Чкаловская, потом переехали в Щёлково, снимали комнату на станции Воронок. Костя перешёл работать в Щёлковский Горкомхоз и получил две отдельные комнаты в бараке в Щёлково за рекой. Потом из этих двух комнат и кусочка коридора сделали маленькую отдельную квартирку, пристроили веранду. Имелся отдельный вход и маленький участок с огородом и цветником.

Наша семья, слева – Костя (1934 или 1935)

     В 1940 году Костя женился на Кате, дочери хозяев квартиры на Воронке, где раньше снимали комнату. В 1942 году у них родилась дочь, но умерла через несколько месяцев. Вскоре распалась и их семья. Перед этим, в начале 1942 года умерла моя прабабушка, похоронены они в одной могиле, в Щёлково.
     В начале 60-х бараки снесли и Костя с бабушкой получили комнату в новом доме на Воронке напротив Дома культуры. Костя работал тогда в Москве, вскоре снова женился, в 1962 году у него родилась дочь Ирина. Жили они в Москве. Умер Костя в 1978 году, когда мы уже поселились в Болшево
     Конечно, я обязана Косте и бабушке, за то, что они меня приняли в 1942 году и я прожила у них на иждивении полтора года, но на полном - только полгода, самой трудной военной зимы 1942/43 года. Как только наладилась связь с мамой, она сразу выслала крупную сумму из денег, полученных по аттестату за отца. А в январе 1944 года я уже начала работать и получать зарплату, хотя и небольшую.

Отец

     Отца воспитывала его бабушка Ирина Константиновна. Воспитывала его в основном ремнём, била до тех пор, пока отец однажды не схватил её в охапку и бросил на кровать.

     Отец учился сначала в гимназии, после революции - в школе 2-й ступени - это общее среднее образование, где ещё учился - не знаю. Занимался французской борьбой (т.е. классической). После гулянок шёл похмеляться на рынок, брал крынку молока (полтора литра) и выпивал её на удивление молочницы. Отец был талантливым человеком, разносторонне развит, хорошо пел, в основном арии из опер, романсы. У него был сильный приятный голос - тенор. Хорошо играл в шахматы. Писал стихи. Играл на струнных инструментах и на пианино, на слух и по нотам. У него была большая техническая библиотека. Много учился самостоятельно и всё время работал инженером довольно успешно, хотя диплома у него не было. Перед войной работал в проектной конторе Московско-Донбасской железной дороги старшим инженером-конструктором.
     Когда мне было уже лет 14, я очень любила смотреть, как отец работает. Он всегда объяснял что и как надо делать. Если гас свет, то он паял электрические пробки. Когда он ушёл на фронт я сама при необходимости паяла пробки. Вернувшись со сборов снайперов он объяснял, как надо целиться и стрелять из винтовки. Позднее, в Иркутске, во время поездки в лес за ягодами в большой компании оказались и охотники. После сбора ягод стали стрелять по бутылкам. Никто не смог попасть. Я тоже решила попробовать и говорю, что мой папа был снайпером и рассказал мне теорию, но сама я никогда не стреляла. Результат моего выстрела всех удивил и меня тоже, потому что бутылку я не разбила, а отстрелила горлышко. Кирилл был заметно горд за меня.

     За что бы ни брался отец - он всё доводил до совершенства. Увлёкся фотографией - его работы брали на фотовыставки. Увлёкся радио - в начале 30-х годов мы слушали радио сначала по детекторному приёмнику, а потом по радиоприёмнику на лампах. Перед войной отец уже чертил схемы и делал сложные по тому времени радиоприёмники, по которым мы слушали музыку из за границы. Увлёкся стрельбой, ходил с мамой в тир, получили оба значки "Ворошиловский стрелок". Но на этом отец не успокоился, в 1940 году ездил на сборы (под Ленинградом) и вернулся оттуда со значком снайпера и привёз винтовку с оптическим прицелом. Когда началась война, с первых дней стал добиваться, чтобы его отправили на фронт снайпером, хотя у него, как и у всех железнодорожников, была бронь. Он говорил, что на фронте от него будет больше пользы, чем в тылу.

     Добившись своего, он в ноябре 1941 года ушёл на фронт. Был в стрелковом полку начальником оружейной мастерской, звание - младший воентехник, занимался ремонтом и пристрелкой оружия. Летом 1942 года при наступлении немцев на Воронеж и Сталинград их часть попала в окружение, пытались выйти из него, проходили через болото и попали в засаду, все погибли. Когда попали в окружение многие бросали оружие, уходили в деревни дожидаться освобождения. Отец так поступить не мог ни по своим убеждениям, ни потому, что дезертировав он обрекал свою семью, своего маленького сына на голод и, возможно, на смерть. Тех, кто бросил оружие и дождался освобождения ждали лагеря и штрафные батальоны.
     Есть ли у отца могила и где она - неизвестно. Мама потом получала на Игоря пособие, пока он не уехал учиться в речное училище в Горьком. Потом пенсию за него стала получать его мать, моя бабушка, установив через суд своё материнство.
     Когда отец ещё был совсем молодым, у него случился какой-то конфликт на работе и мать послала его в г.Нижнедевицк (60 км от Воронежа) к какой-то своей знакомой, которая помогла ему устроиться работать на электростанцию, где тогда же работал мой дедушка, Александр Фёдорович Богданов. Он и предложил отцу снять комнату в его доме, о чём тот его просил. Там отец познакомился с моей мамой. Когда дедушка привел отца в дом, мама мыла полы. И так получилось, что 20 лет спустя, летом 1945 года сосед Андрей Садовский привёл в нашу квартиру моего будущего мужа старшего сержанта Кирилла Лапина, который приехал в отпуск к своей матери Марии Ивановне. В тот момент я тоже мыла полы.
     Ну а отец с мамой вскоре расписались и уехали в Воронеж.

Мама и её родители, Богдановы

      Каверина (Богданова) Татьяна Александровна (13.11.1904 - 10.01.1993, похоронена на Бабушкинском кладбище в Москве).

     Мама тоже сначала училась в гимназии, а потом в школе 2-й ступени в Нижнедевицке. Работала машинисткой в каком-то учреждении. Была стройной симпатичной девушкой, причём стройность сохранила до конца жизни. Пословица "Сзади пионерка, спереди пенсионерка" - это про неё.
     В Воронеже отец посадил маму дома. Будучи очень ревнивым боялся, что её уведут от него. Жизнь у неё с отцом была нелёгкой. Увлечения отца всегда приносили в дом большие материальные затруднения семье, так как они требовали непомерных затрат, а отец никогда не скупился. Увлечение фотографией потребовало нового фотоаппарата ФЭД, в дополнение к уже имевшемуся "Фотокору" и другому, маленькому. А к ФЭДу нужен увеличитель, бачок для плёнки, экспонометр и много ещё чего. Увлекся радио - потребовалось много дорогих тогда радиодеталей. Охота требовала ружья и боеприпасов, а в Риддере он даже завёл лошадь. Музыкальные инструменты: 11-струнная гитара с двумя грифами, мандолина. Пианино, правда, не покупали, оно было у бабушки, маминой мамы. А ещё патефон с новейшими пластинками и с футляром для них. А маме надо было кормить семью, выкручиваться, когда отец иногда зарплату не доносил до дома. Одевались, в основном, кто что подаст. Хорошо, мама была рукодельница, сама и шила и перешивала. Иногда бабушка что-нибудь привозила из Москвы по дешевле, что-то перепродавала, что-то доставалось нам. Отец к новой одежде был равнодушен, мама и ему шила рубашки, брюки и т.д.
     У меня с мамой внешне не было ничего общего. Когда мы получили квартиру, то туда в начале ходила мама и я с Риммой. Соседи знали, что одна из девочек - дочка, а другая - племянница. Осталась жить в квартире, конечно, я, и соседи были удивлены, так как думали, что дочь - Римма. Я по своей комплекции пошла в родню отца - в бабушку. Очень жаль, что не в маму. В неё был мой брат, Игорь.
     Отец мамы Богданов Александр Фёдорович (1879-1947 похоронен под Воронежем, в Сомово) по национальности карел. Это выражалось в том, что в его речи не было женского рода. Например на вопрос где она (например Римма) отвечал: "он ушёл". Дедушка был невысокий, кучерявый, красивый. Зубы он никогда не чистил и они у него никогда не болели, он и умер со своими 32 зубами. В Нижнедевицк он приехал из Петербурга, где работал на Путиловском заводе механиком, уже с женой и старшей дочерью Серафимой, остальные дети родились уже тут. Его мать была прислугой у двух сестёр-учительниц. Кто его отец - неизвестно. Хозяйки выдали её замуж за своего дворника и у тех ещё родилась дочь, сестра дедушки, тётя Маня. Она с мужем до войны приезжала в гости в Воронеж из Детского (Царского) Села под Ленинградом. После войны им писали, пытались найти, но не нашли, наверное они погибли или умерли с голода.

Дедушка

     Умер дедушка в своём домике в Сомово, в кругу семьи.

     Бабушка Елена Николаевна (1880-1959 похоронена в Воронеже), в девичестве Чулкова. Её мама рано умерла и её воспитывал отец, столяр-краснодеревщик. Он потом переехал в Нижнедевицк, где и умер. У бабушки до войны в воронежской квартире стоял большой красивый буфет, сделанный руками её отца. Воспитывала бабушку и её тётка, сестра матери, которая была камеристкой у какой-то знатной богатой придворной дамы. Бабушка училась вместе с детьми этой дамы, была очень грамотной. Знала французский и немецкий языки. Я в школе учила французский и часто обращалась к ней за помощью с переводами с русского на французский и обратно. Она всегда помогала мне и даже не заглядывала в словарь. Немецкий знала хуже, но во время оккупации свободно объяснялась с немцами и понимала их речь.

Бабушка, дедушка и все внуки (1940 год, самые маленькие – Оля и Игорь)

     Тётка учила её ещё и ремеслу, зная, что это ей в жизни будет нужнее. Бабушка прекрасно шила, кроила без лекал и выкроек, с одним только сантиметром в руках. Бабушка ещё и преподавала в женской гимназии рукоделие. Дома всегда держали квартирантов, девочки из окрестных сёл, которые учились в гимназии. Их родители привозили продукты для своих детей и бабушке с дедушкой. Помогали бабушке дома с уборкой, стиркой, а бабушка за это шила девочкам и их матерям обновки. Она даже хвасталось, что за всю свою жизнь не выстирала ни одной тряпки. Бабушка была компанейским, весёлым человеком, который не против выпить рюмку-другую вина и поплясать. В 30-х годах в Воронеже освободилась квартира Кубанёвых - семьи их старшей дочери Серафимы. Григорий Иванович Кубанёв был военным, его перевели служить в Липецк, потом на Дальний Восток, а по тогдашним правилам семья имела право оставить квартиру за собой, поэтому в неё, а это было две комнаты, и переехали бабушка с дедушкой в одну комнату, а в другую - их дочь Шура с мужем Васей Белых.
     Кроме бабушки с дедушкой в комнате жили их младшие дети Зоя и Борис, в этом же доме в другой квартире жила семья их старшего сына Модеста. Все комнаты выходили в длинный коридор, кухня была общая, удобства - во дворе, отопление печное.
     Жизнь в Воронеже довольно подробно описала в своих воспоминаниях Римма, а про Богдановых следующих поколений я напишу подробнее позже.

Жизнь в Воронеже, переезд в Риддер

Наш дом в Риддере

     Когда отец с мамой приехали жить в Воронеж, его мать и бабушка не слишком были рады, считая, что Лёне нужна более достойная жена, а не такая простушка из полусельского Нижнедевицка, но сделать они ничего не могли. Если его мать смирилась довольно быстро, то бабушка ещё долго переживала.
     25 августа 1926 года родилась я, любимая внучка и правнучка. Крестила меня моя бабушка. Её все звали мамой - папа, мама, Костя, и я стала её так называть, а маму звала как и все остальные - Таней. В поезде, когда мы с мамой ехали к папе в Риддер, в 1929 году, попутчик говорил мне, какая же она мама, если ты её мамой не называешь. Я пообещала, что как только приедем в Риддер, то стану называть маму мамой. А бабушку с тех пор стала называть мамой-крёстной. Бабушкой я её никогда не называла, только в письмах, когда поздравляла с праздниками. Став взрослой вообще никак её не называла, просто "Вы".
     В Риддер папа уехал раньше нас, по дороге его обокрали. Он воспользовался этим фактом и приехав, сказал что у него украли диплом. С тех пор он работал инженером. Позднее в Риддер приехал и Столярский. Я его звала дядя Дзи, потому что он, играя со мной, делал "козу" и говорил "дзи-и-и". Туда должна была приехать к нему и бабушка, но их совместная жизнь рухнула не начавшись. Казимир заболел брюшным тифом, потом уже стал выздоравливать, но нарушил режим питания, тиф возвратился и он умер, было ему всего 35 лет. После похорон мы вернулись в Воронеж. В памяти остался один эпизод из жизни в Риддере, семейный анекдот. Я играла дома с соседским мальчиком и тут папа принес арбуз и стал его резать. Мальчик Вася стал ходить вокруг стола и повторять: "А я арбуза не хучу", видимо так научили его родители. Папа спросил его: "Вася, будешь арбуз есть?", тот моментально ответил "Буду!".

Папа, Столярский (его отчим) и мама в Риддере

     Ещё в памяти о Риддере остались воспоминания о прогулках верхом на лошадях в горы, я тоже ехала с папой. Помню как сидя в седле рвали с веток какие-то ягоды. Лошадь у нас была своя, папа купил её для охоты. Потом лошадь пропала (она паслась возле нашего дома). Мама говорила, что её украли киргизы, а потом предложили нам купить её мясо.

Снова в Воронеже, переезд в Усть-Каменогорск

     Вернувшись в Воронеж жили мы сначала у бабушки, потом сняли квартиру на параллельной улице через 2-3 квартала от бабушки, тоже недалеко от реки, в гости к ней ходили по берегу. В конце 1932 года наступили тяжёлые времена (коллективизация, "голодомор"), подступил голод. С работой стало плохо, жили папиной охотой, ему даже ворон приходилось стрелять. Бабушка носила в Торгсин столовое серебро, какие-то золотые вещи. Мы ходили к бабушке обедать. Мама тоже отнесла в Торгсин то немногое, что у неё было. Это нас в какой-то мере спасало. Как-то раз к нам пришёл Костя и мама угостила его чем-то, приготовленным из вороны. Вернувшись домой Костя на все вопросы к нему только каркал.

На пароходе по Иртышу

     Спасаясь от голода, весной 1933 года папа завербовался на работу в Усть-Каменогорск. До Омска мы ехали на поезде, дальше по Иртышу на пароходе. Так же ехали потом обратно.
     Отец устроился на работу, нам дали комнату на втором этаже в том же доме, где папа работал на первом. В соседней комнате жил папин сослуживец, у него был сын Гога старше меня на 2 года, мы с ним играли. Гога очень боялся темноты и, если мы заигрывались до темноты, ему надо было идти по тёмному коридору в свою комнату. Тогда он приглашал меня идти играть к нему и мы вдвоём шли по тёмному коридору. У двери своей комнаты он говорил, что уже поздно и "ты иди домой, а я лягу спать". Так он брал меня в провожатые.
     Потом мы переехали в маленький домик. Всё это находилось в крепости, обнесённой земляным валом в устье реки Ульбы при впадении её в Иртыш. Весной там бывали сильные наводнения и этот земляной вал нас спасал. В этом же устье был остров, где всегда было много птиц. Во времена, когда папе задерживали зарплату, а это было очень часто, папа ходил за птицами на охоту, стрелял дроздов, удодов, этим мы спасались. Когда папа брал ружьё, наш кот сразу прыгал на окно. На улице стояло большое дерево и там всегда было много воробьёв, папа стрелял их для кота. Мы тоже пробовали их есть, они были вкусные, но мяса в них - очень мало.

Моя большая кукла

     Время было тяжёлое, зарплату перестали платить и снова заговорили о возвращении в Воронеж. Мама как-то продала молочнице, которая носила нам молоко, мою большую куклу, ростом почти с меня. Потом мы с мамой пошли на рынок и я увидела свою куклу в корзине под прилавком. Но я эту куклу не очень то любила за её размер и даже была рада, что от неё избавились.

Опять Воронеж. Школа. Поездка в Анапу. Балет. Воронежские переезды

     Осенью 1934 года мы вернулись в Воронеж. Мне уже исполнилось 8 лет и я пошла в школу в первый класс. К 1-му сентября мы опоздали, но я уже умела читать и писать, поэтому меня взяли. Училась я хорошо, даже была первой ученицей в классе, но всю зиму много болела. В Усть-Каменногорске мы все переболели малярией и это, видимо, отразилось на моём здоровье. По окончании учебного года мне дали 1-ю премию - куклу, но я рыдала от обиды, потому что всех награждали книгами, а мне дали куклу, как маленькой.
     Папа устроился на работу в Управление железной дороги и очень скоро ему дали две комнаты в 3-х комнатной квартире, в которой мы прожили до 1938 года. Наши стандартные дома были расположены в бывшем парке реального училища на речном склоне, но до реки было ещё далеко. Склон был довольно крутой, дома стояли на горизонтальных ярусах, всего было 10 двухэтажных домов на 8 квартир в двух подъездах. Зимой было раздолье, мы катались на санках с самого верха склона мимо этих стандартных домов целый квартал, выезжали на нижнюю улицу, через дорогу и дальше в переулок. Скатываешься очень быстро, а назад идти надо далеко вверх по крутому склону. Деревья вокруг домов были, в основном, фруктовые, прямо из окна мы могли рвать яблоки. папа сделал длинную палку с банкой на конце и этим приспособлением мы собирали яблоки из окна. Были там и груши, но рвали мы их уже не через окно.

Открытка с рисунком школы № 5 Эта школа сохранилась, теперь № 28

     И потом я тоже училась хорошо, только приходилось часто менять школы. 2-й и 3-й класс я ходила в школу неподалёку от наших стандартных домов. Была ещё одна школа, № 4, которая была ближе к нашим домам, она считалась элитной и меня туда не приняли. В этой школе учились все девочки из балетного кружка, в котором я занималась. Руководительница кружка похлопотала за меня и в 4-й класс я пошла учиться в эту школу. У меня с математикой начались проблемы, обращалась за помощью к папе, а он икс, игрек, зет - и задача решена, а мне надо было писать вопросы. В пятом классе к нам пришла новая учительница (она стала классным руководителем) по математике Наталья Дмитриевна Сологуб, и почти все ученики в классе увлеклись математикой. С тех пор она стала и моим любимым предметом. Наша школа училась в одну смену и в городе была только ещё одна такая школа, № 5. Эти школы объединили и мы переехали в её здание. Там раньше была гимназия и в ней когда-то учился мой папа.
     Чтобы меня подлечить, мы три года подряд,, 35-й, 36-й, 37-й летом ездили в Анапу, учёба в 2-м, 3-м и 4-м классе начиналась с опозданием на 2-3 недели. Уже после первой поездки я поправилась и за всю зиму болела только один раз (простудилась).

В Анапе

     В Анапе объедались виноградом, он уже в конце надоедал. Каждый вечер ходили в винный погребок, папа выпивал стакан вина, а мы с мамой пили свежевыжатый виноградный сок. Там стояла такая машинка, напоминающая большую мясорубку, в верхний раструб вываливали корзину гроздей винограда, крутили ручку и из крана лился сок. Так морем и виноградом меня вылечили. Как-то раз ходили гулять в горы, где много виноградников. Попросили продать нам немного винограда, девочка вынесла нам решето и мы стали его есть, а девочка скривилась: "как вы его едите, он такой противный!".
     Чтобы попасть в Анапу ехали на поезде до станции Тоннельная, а дальше на автобусе по горной дороге. Когда ехали первый раз я увидела у дороги небольшое озеро и спросила папу "Это море?" - "Да" - ответил он. Но когда мы перевалили через гору и на горизонте показалось море, я потеряла дар речи.
     Каждый раз приезд в Анапу у меня начинался ещё в поезде приступами малярии из-за перемены климата, а курортный сезон начинался через 5-7 дней после приезда. В Анапе жило много греков и последние два раза мы жили у одних и тех же хозяев-греков. Папа их много фотографировал, потом присылал им карточки и они к нам очень хорошо относились. Обедали греки необычно: на стол ставили нарезанный большой арбуз и нарезанный большой каравай хлеба, этим обед и ограничивался.
     В 1935 году при Управлении железной дороги начал работать балетный кружок для детей сотрудников. Папа меня, конечно, записал, потому что я очень любила танцевать. Занималась я в кружке несколько лет. Много выступали, давали концерты в Управлении дороги и в других организациях по праздникам. Программа была большая, мы в городе стали известными и нас всюду приглашали, даже в обкоме партии несколько раз выступали. Дебют был у меня - я танцевала одна, куклу. Выносили меня на сцену, ставили, заводили, и я начинала свой механический танец. Потом завод кончался, танец замедлялся и я складывалась пополам, меня уносили. Успех был большой. К Новому Году были танцы и снежинок, и зайцев. Танцевали полонез - мальчиков у нас не было, только девочки. Был ещё танец русалок. Вдвоем с девочкой изображали в танце котят: выносили большую корзину и под музыку мы потягивались, выпрыгивали из корзины и начинались прыжки и игры. Был и танец негритят, тоже вдвоем, в чёрных трико и масках, в цветных трусиках и шапочках. Нас даже гримировали, чтобы у глаз не светилась белая кожа.

Танец «Кукла»

     Потом наш балет кончился. Пришла другая руководительница и мы стали ансамблем танцем народов СССР. Были русские пляски, украинский гопак, белорусская левониха, лезгинка, танцы народов востока, в основном все танцы массовые. Мои танцы доставляли много работы маме. Надо было шить костюмы, пачки и так далее, в основном из марли, которую потом красили и крахмалили. В зимние каникулы мы ездили по всему городу с концертами, получали много подарков, в основном сладости.
     В 1935 году разрешили ставить ёлки, до этого они были запрещены. На Новый 1936 год мы дома нарядили сосну (ёлки в Воронеже не росли), игрушки делали сами. Вешали на ёлку конфеты. Пригласили моих подружек и отплясывали дома под патефон и папину музыку.
     О том, что папа не имел диплома раскрылось в 1937 году, ему пришлось уволиться, или его уволили с железной дороги и он год проработал фоторепортёром в конторе Союзфото. Поскольку наша квартира была ведомственная, пришлось с неё съехать.

Полонез

     Опять начались переезды с одной квартиры на другую. Еще раньше, когда я училась в первом классе, мы жили у соседей маминых родителей на улице Ф.Энгельса в отделённой шкафами части большой комнаты. А в 1938 году тоже жили в отделённой части комнаты у наших знакомых ещё по Риддеру. Потом переехали к одной бабушкиной знакомой у Каменного моста. Там было две маленькие комнаты, в одну комнату солнце никогда не заглядывало, а другая была совсем без окна. Там даже пытались прописаться, с трудом получили разрешение. Но папу опять пригласили работать в проектную контору Управления железной дороги и обещали жильё. Мы переехали к бабушке с дедушкой, прописываться не стали. К этому времени у них была другая большая комната в том же дворе, что и раньше, только в другом доме. В комнате была отгорожена малая её часть, где мы поселились и прожили год. Здесь же родился мой брат Игорь.
     Отец был на седьмом небе от счастья, так долго он мечтал о сыне. Но в то же время часто вспоминал, что сам рос без отца, боялся, что и у Игоря не будет отца. "Вот меня не будет, и всё моё добро достанется другому". Мама смеялась, говорила, что "всё твоё добро положу в твой гроб". Так оно и случилось, немцы пришли без нашего приглашения. Мама рассказывала, что в начале оккупации она пошла из подвала, где прятались от обстрелов, в свою квартиру, чтобы взять что-то для Игоря. За ней следом вошли два немецких солдата, пошарились в папином столе, что-то взяли и ушли, не обращая никакого внимания на присутствие мамы. Так оправдалось предчувствие отца, Игорь вырос без отца, а от его "добра" ничего не осталось, что-то растащили, остальное сгорело.

Котята

     В 1940 году летом мы переехали опять в стандартные дома, опять две комнаты в 3-х комнатной квартире, но в другом доме и на первом этаже. Папа, когда приходил домой, всегда стучал в окно.

     Этот дом со всем нашим небогатым имуществом сгорел в 1942 году уже при немцах, наверное загорелся при обстреле нашей же артиллерии. Почти все жилые дома в Воронеже были уничтожены во время войны при бомбёжках и обстрелах города. Ни у кого из родни и знакомых жильё не сохранилось. Немцы заняли только центр города, на окраине, за рекой, были наши войска.

Война

     В июне 1941 года мы прожили уже год на новой квартире. Я закончила 7-й класс и нянчила Игоря, папа работал в Управлении Московско-Донбасской железной дороги. 21 июня папа принёс с работы две путёвки в однодневный дом отдыха на окраине Воронежа. Поехала я туда с моей подругой Зоей Ковалюнас. Мы были на танцплощадке, танцевали, когда вдруг выключили музыку и по радио объявили о начале войны. Мы сразу сели на трамвай и вернулись домой. Настроение нам война не испортила, мы были уверены, что с немцами наша армия расправится легко и быстро. Но у родителей такого радужного настроения не было. Папа скоро постригся, снял свою шевелюру, приготовился к армии.

С отцом и Игорем (1940)	Стрелок
С мамой и Игорем (1941)

     Летом 1941 года маме, как неработающей домохозяйке, надо было ехать в колхоз на уборку урожая, но решили, что вместо неё поеду я, а мама останется с маленьким Игорем. В колхозе работали на сенокосе, что-то пололи, убирали хлеб и вязали снопы. Я даже заработала и привезла домой пшена (сами крупорушку крутили), мёд и ещё полную голову вшей. Спали мы там в школе на полу вповалку, мылись в речке.
     Из нашей школы нас выселили, заранее отвели её под госпиталь, учеников распределили по другим школам города. В ноябре папа ушел на фронт и мы остались одни. Первый военный год прошёл достаточно спокойно, мы учились, гуляли, стояли в очередях за продуктами. Так я закончила 8-й класс.
     В июне 1942 года была первая бомбёжка города. Одна бомба попала в Детский парк, где отмечали окончание учебного года, погибло много детей. Недалеко от бабушки с дедушкой бомба попала в жилой дом. Ещё несколько жилых домов было разрушено, на улицах появилось много битого стекла.
     В эти дни у бабушки была наша знакомая Аля, из Борисоглебска. Познакомились они случайно, бабушка увидела на улице женщину, которая шла и плакала. Бабушка подошла, спросила что случилось. Оказалось, что Аля приехала из Борисоглебска в командировку, а мест в гостинице нет. Бабушка пригласила её к себе домой переночевать, она всегда говорила: "В тесноте, да не в обиде", семья была большая, жили тесно. Так вот Аля испугалась бомбёжки, пригласила в случае чего приезжать к ним, в Борисоглебск, но наши только смеялись, говорили, что всё время бомбить же не будут, адрес записывать не стали. Аля сама написала его на уголке карты, которая висела на стене: "Третьяковская 13. Барановы". Никто и не подумал, как нам пригодится этот адрес в самом скором времени.
     После первых бомбёжек всех школьников из города вывезли. В последний вечер перед отъездом мама пошла к бабушке что-то пошить мне в дорогу, а я устроила прощание с домом, будто чувствовала, что никогда уже больше сюда не вернусь. Заводила патефон и плакала.
     Я попала в Эртильский район Воронежской области в свеклосахарный совхоз. Пололи свёклу. В другое отделение совхоза попала Римма со своей школой. Она выехала немного поздней и уже знала где я. Когда на горизонте мы увидели зарево над полыхающим Воронежем, Римма позвонила на нашу почту, попросила, чтобы меня разыскали и сказали, что она будет звонить завтра утром. На следующий день мы переговорили и решили, что нам надо быть вместе, я поеду в их отделение. Так и сделали. Встретились, работали вместе в поле, ждали. Скоро стали приходить за школьниками их родители. Вот и нас позвали, сказали, что пришли ваши мамы. Я спросила, есть ли с ними маленький мальчик? Говорят, нет, значит нет и моей мамы. Побежали. За нами пришли три мамины сестры, Зоя, Шура и Сима, мама Риммы. Все были рады встрече, а я заплакала.
     Передохнув, мы все вместе пошли на Борисоглебск, где был эвакуационный пункт для беженцев из Воронежа. Наш поход описала Римма в своих воспоминаниях. Шли пешком, ночевали в деревнях, где нас называли "выковыренными", что считалось сочувственным. Пускали ночевать, старались помочь. Мы с Риммой ходили по дворам с кастрюлькой, просили продать молока, но нам давали и так, денег не брали, давали кто что мог, говорили, что может и нам придется убегать из своих домов.
     Хотела сделать выписки из воспоминаний Риммы, но там очень много написано, поэтому я решила сюда поместить только самое интересное, что особенно запомнилось.
     Мы шли от деревни к деревне, меняли скудные наши пожитки на хлеб, молоко, ночуя иногда в хатах, иногда под открытым небом. Долго шли мы проселочными дорогами, проходя в день не больше 20-23 километров. Только один раз, когда пришли в деревню довольно поздно, нас не пустили в дом, в другой уже не пошли. Стал накрапывать дождь. Идти дальше не было сил, и мы опустились на крылечко, где был навес и решили здесь ночевать. Всю ночь мы мерзли на чужом крыльце, а рано утром дождь перестал и мы пошли дальше, пока хозяева еще не вышли из дома.
     Запомнилась ещё деревня Артемовка. Хата была маленькая, мебели никакой не было, кроме стоящих вдоль стен деревянных лавок и стола. Деревянный, выскобленный до белизны пол, застеленный чистыми ткаными половиками. Нам дали вкусного деревенского хлеба и молока. Потом мы постелили на полу наши вещи и улеглись. У тётушек были зимние пальто, в которых они парились и шли, у нас с Риммой одежда была легче - летние платья. Ночь была какая-то неспокойная, долго не могли заснуть, но и сон был тревожный, что-то мешало спать, мы начали крутиться и все проснулись, кроме меня. Как рассказывали, я во сне вскрикивала, подскакивала и, перевернувшись на другой бок и постонав, замолкала, потом опять. Утром, плохо выспавшись, мы поднялись рано. Хозяйка накормила нас, предложенных денег не взяла. Отойдя уже порядочно от Артемовки, сели передохнуть, тетя Шура расстелила свое светло-серое шерстяное пальто и мы все уселись на него. Задумавшись она водила рукой по складке своего когда-то модного пальто - отогнула складку и вдруг вскрикнула. Под складкой, вдоль шва сидели длинной цепочкой огромные артемовские блохи, вот кто не давал нам спать в чистой гостеприимной хате. Долго потом вспоминали мы артемовских блох.
     Мы с Риммой были заняты, у нас была книжка "Сердца четырех" Джека Лондона. Это был двухтомник, сшитый из тонких тетрадок в бумажном переплёте из папиного приложения к журналу "Вокруг света", мы их разбирали и читали. Брели по дороге, отставая от своих тёток, впившись глазами в страницу. Часто мы не слышали, что нас зовут, не замечали, что сильно отстали. Потом мы забегали вперёд и снова шли медленно, не чувствуя палящих лучей солнца. Тётушки очень переживали, что денег совсем не осталось, вещи для обмена на продовольствие подходили к концу. Освободиться от тёплой одежды - значит замёрзнуть зимой. Будущее неизвестно, что будет дальше? Наверное перемрём все с голоду. Жить тоже негде. Мы с Риммой по молодости не унывали, полагая, что всё это не может долго продолжаться и в конце концов все станет на свои места. Каким образом - над этим мы не задумывались, но твердо верили. Когда нам говорили о том, что осталась у нас для продажи одна простыня и пять рублей денег, истратив которые и обменяв на продукты мы будем умирать с голоду, мы переглядывались, понимая друг друга: "Не может быть такого, чтобы в 16-18 лет и умереть с голоду?" Вот так и шли, тётушки потихоньку плакали, а мы посмеивались, надеясь на счастливое будущее. Однажды нам встретилась на дороге директор моей школы. Я попросила её написать мне справку, что я закончила 8 классов. Она расспросила меня про то, кто был классным руководителем, про других учителей, написала мне такую справку и поставила печать. Это был мой единственный документ.
     Так мы дошли до станции Жердевка, где на путях стоял воинский эшелон, который отправлялся в Борисоглебск. Нам потихонечку разрешили доехать до Борисоглебска, а то нам пришлось бы идти ещё несколько дней. Наше путешествие на этом поезде тоже описано у Риммы.

Борисоглебск

     Эвакопункт в Борисоглебске размещался в здании театра. Мы там зарегистрировались, получили талоны на питание: один раз в день выдавали каждому половник супа с маленьким кусочком мяса. Мы с Риммой каждый день ходили потом через весь город за этим супом для всех пятерых.
     Театр был весь заполнен народом: в зале, на сцене, на лестницах сидели и лежали беженцы. Снаружи здание было обклеено бумажками, где люди сообщали о себе, спрашивали о родственниках. Вокруг театра в светлое время суток шёл поток людей, читающих эти объявления. Многим удавалось находить своих близких. Мы по дороге никого не потеряли, надеялись, что моя мама с Игорем и бабушкой и дедушкой выехали из города на поезде, за ними должна была приехать машина из Управления дороги и отвезти на вокзал. Из-за бомбёжек этого не сделали, что оказалось, может быть, и к лучшему, так как этот последний эшелон из города разбомбили и неизвестно что с ними бы случилось там. Дедушка к тому времени был парализован, его возили на тележке. Что с ними случилось, я опишу позднее.
     Когда мы пришли к театру и увидели тамошнюю обстановку, сразу вспомнили, что где-то здесь живёт Аля и её подруга, которая тоже с ней к нам как-то приезжала. Стали вспоминать адрес. Улицу вспомнили сразу - Третьяковская, - а номер дома? У меня с Риммой сразу по зрительной памяти всплыло "13". А фамилия? Что-то с рогами. Козлова? Нет, Баранова! Так мы все и всё вспомнили.
     Сима и Зоя пошли искать. Оказалось, что эта улица близко от театра, и вскоре мы увидели, как к нам бегут Сима, Зоя и Аля. Так мы оказались у знакомых и добрых людей. Нас накормили, уложили спать. На следующий день сходили в баню (где я упала в голодный обморок). Устроили нам хороший завтрак и соседи, с дочерью которых к нам в Воронеж приезжала Аля.

Николай Александрович Богданов

     Прожили так несколько дней, но ведь гостеприимством долго пользоваться нельзя, и наши тёти пошли вербоваться на какую-то фабрику на востоке страны, кажется в Омске. Но по дороге на вербовочный пункт им встретился Николай, их родной брат, и наша судьба снова сделала крутой поворот. Дядя Коля находился здесь в командировке по вопросу эвакуации скота из Воронежской области. Он перевёз нас в городскую ветеринарную лабораторию, директором которой был Василий Константинович Ненахов, с которым они вместе учились в институте. Нам выделили комнату. Рядом стояла войсковая часть и солдаты быстро сколотили нам два топчана, спаяли кастрюлю, принесли сено. Разную посуду нашли в лаборатории, кое-что принесли нам её сотрудники из дома. Так мы обрели крышу над головой и немного обустроились.
     Дядя Коля привёз нам из района разных продуктов и мы хоть раз наелись досыта. Тётя Шура пошла работать в лабораторию, тётя Сима вскоре встретила работников своей артели и пошла работать туда. Ей на работе иногда выдавали немного белого хлеба (по карточкам давали только чёрный) или несколько пряников. Пряники разрезали вдоль, клали на хлеб (как колбасу), такие у нас были бутерброды. Римме мама кое-что из одежды вынесла из города и она осенью пошла в школу. А у меня кроме пары летних платьев, жакетки и тапочек ничего не было. Решили отправить меня в Москву (Щёлково) к бабушке с Костей. Дядя Коля пошёл оформлять мне пропуск. Из милиции звонит Шуре: как нашу Ляльку звать? Он и не знал, что меня зовут Ольгой. С нами решила ехать и Зоя, наверное она имела какие-то виды на Костю, они были до войны знакомы, ровесники, оба были не совсем полноценные люди (инвалиды) по своему здоровью. Костя к Зое относился со вниманием, но тут ничего не получилось, Костя был уже женат, и вскоре Зоя запросилась обратно. Дядя Коля помог ей вернуться назад в Борисоглебск к сёстрам.
     После нашего отъезда они переехали на другую квартиру при лаборатории - 2 небольшие комнаты и кухня. Туда потом после освобождения из оккупации приехали из Нижнедевицка мама с Игорем, бабушка и дедушка и уже оттуда в конце войны вернулись в Воронеж.

Мама и её родители в оккупации

     Во время бомбёжек они скрывались в погребах около нашего дома. Недалеко от реки, как рассказывала мама, было вырыто что-то вроде наклонного туннеля с лестницей, которая внизу просто упиралась в конец этого туннеля. Обещанная машина, которая должна была отвезти их на вокзал к эшелону, так и не пришла. Город заняли немцы. Они были только в центре, по окраинам за рекой оставались наши войска и оттуда обстреливали город. Немцы стали освобождать город от населения, выгоняя их из домов и укрытий. Когда в город вошли немцы наш дом был ещё цел, сгорел он позднее, в результате артобстрелов.
     Бабушка сумела обменять швейную машинку на тележку. На неё посадили парализованного дедушку и Игоря и они пошли, точнее их погнали, из города в сторону Дона. Надо было переходить реку по мосту. В это время наша авиация постоянно бомбила немцев. На мосту по одной стороне шло население из города, а навстречу им по другой стороне двигались немецкие войска. Лётчики бросали бомбы мимо моста. Игорю в то время исполнилось 3 года, но он помнил всю жизнь эту ночь, как они прятались под тележкой. Перейдя Дон вскоре вышли на железную дорогу, на какую-то станцию. Всех стали загонять в вагоны для отправки в Германию, этим занимались русские полицаи. Мама и бабушка показывали им свои паспорта, мама родилась в Нижнедевицке, это было записано в паспорте, а сам Нижнедевицк находился неподалёку от этой станции. Они просили отпустить их домой. И кто-то внял их просьбам, велел спрятаться за линией, чтобы их не было видно и сидеть тихо. Когда поезд ушёл, они тихонько снялись с места и пошли в Нижнедевицк.
     Там уже находилась жена Модеста, Татьяна. Она со своими дочками жила у своих родных, там же приютились и все остальные. Во время оккупации мама работала на торфоразработках со всеми горожанами, хотя ей предлагали пойти работать официанткой в клуб, где проводили время румынские офицеры. Когда началось наступление наших войск на Воронеж, сомкнулись Сталинградский и Воронежский фронты, румыны тихо ушли из города, это случилось в начале 1943 года.

Тамара Кубанёва (1944)

     В это время Тамара Кубанёва уже была в армии, служила санинструктором в сапёрном мостостроительном батальоне. Когда освободили Воронеж её отпустили на несколько дней узнать судьбу своих родных. Она уже знала, что её мама и Римма в Борисоглебске. Прибыв в Воронеж она пошла к своему дому, постояла у развалин, где из-под груды кирпичей торчали педали и струны пианино, прошла по всем адресам, где когда-то жили родственники, но весь город лежал в руинах. Она растерялась и не знала, что ещё делать. Потом решила поехать в Нижнедевицк, может там что-нибудь узнает, и не ошиблась. Там она всех разыскала, со всеми встретилась, взяла дедушку и на машине (грузовой) поехала в Борисоглебск. Радость встречи была неописуемая. Спустя некоторое время бабушка с дедушкой и мама с Игорем тоже перебрались в Борисоглебск.
     Когда в 1944г. Римма окончила школу, Тамара снова приехала в Борисоглебск, привезла Римме военную форму, удостоверение и увезла её в свой батальон, где они прослужили до конца войны. Потом вернулись уже в Воронеж, в Сомово, где тогда строили хату. Всё это время мама и бабушка в Нижнедевицке и Борисоглебске зарабатывали себе на жизнь шитьём. Шили в основном стёганые сапоги (бурки) и телогрейки, шили и за деньги и за продукты. Спрос на их изделия в то время был большой, "мода" была такая, одинаковая, и у мужчин и у женщин.

Путь в Москву. Жизнь у бабушки в Щёлково

     В середине сентября 1942 года Николай, Зоя и я выехали из Борисоглебска. Сначала ехали поездом до Жердевки, дальше поезда не ходили: дорога шла в оккупированную зону. До Тамбова доехали на лошадях от одного ветеринарного пункта до другого, как в старинные времена, только не в каретах, а на телегах. Ехали два дня, ночевали на ветеринарном пункте, где нас и кормили. На листе поджарили сало и залили яйцами с молоком. Было очень вкусно, и я подумала, какая же я была дура, что никогда не ела жареного сала. Но вкусно было с голодухи, потом я никогда не ела такого сала.
     В пригороде Тамбова Котовске сели на пригородный поезд и доехали до города. Ночевали на привокзальной площади, где много народа ожидали поезд. На следующий день сели в общий вагон, поезд был переполнен, прилечь было негде, пристроились сидя и так доехали до Москвы и дальше в Щёлково на электричке. Я уже знала там дорогу и мы пешком дошли до бабушки, нас, конечно, никто не ждал, свалились как снег на голову.
     Я ехала к бабушке с надеждой, что сразу по приезду пойду в школу в 9-й класс. Даже как только приехала сходила в библиотеку и взяла учебники. Но ходить в школу мне было не в чем, да и бабушка решила иначе, незачем учиться в школе неизвестно чему, надо приобретать специальность, чтобы потом работать.
     Шила бабушка очень хорошо, было и из чего шить. Моя прабабушка умерла прошлой зимой, осталось много её одежды. Много лет спустя, когда в 80-х годах освобождали бабушкину комнату, в сундуке нашлась эта одежда, слипшаяся от долгого лежания так, что уже отделить одну вещь от другой было невозможно. Так, пластами, вынимали и выбрасывали всё на помойку. А тогда, в 40-х, всё это маме и мне так могло бы пригодиться, у нас ведь не было ничего. Чтобы пойти в школу требовалось только кое-что перешить под меня из прабабушкиной одежды. Если бы вот так ко мне приехала моя единственная внучка, потерявшая всё, может даже и родителей, я бы всё бросила и за несколько дней и ночей одела её, перешила прабабушкины платья, юбки, пальто и даже свою меховую шубу (была у бабушки кроме зимнего пальто и шуба), чтобы внучка могла пойти учиться в школу. Но бабушке всё было некогда этим заняться. Она всё время возилась по дому, хотя была еще не совсем старая, 53 года. Так всю зиму я проходила в её пальто и её суконных ботах. Зима была очень холодная, за водой ходила я, варежек или перчаток не было, колодец довольно далеко и там приходилось качать насос, который часто перемерзал и тогда за водой ходила ещё дальше, на родник к реке (Клязьма). Поморозила и руки и ноги, а варежки можно было бы и сшить.
     Зимой я пошла на бухгалтерские курсы в Мытищах. Для меня, дочери фронтовика, они были бесплатными. Писать там приходилось на обёрточной бумаге, тетрадей не было. Много позже я обнаружила у бабушки стопку дореволюционных амбарных книг по 200 листов прекрасной бумаги в твёрдом переплёте. Мне потом из них досталась только половина одной книги. На этой бумаге я пишу сейчас эти свои записи. Куда делись остальные книги - неизвестно. Наверное, забрал Костя для Иры рисовать и писать, когда она росла.
     А на курсах единственное, чему нас научили, - это хорошо считать на счётах. Потом мне бабушка всё-таки сшила платье из гладкой серой байки. Я украсила на нём воротник - обвязала кружавчиками и вышила розочки. К лету бабушка сшила еще пару летних платьев, ведь летом я не могла прикрыться бабушкиным пальто. В баню мы не ходили, у неё это не было принято, отмывалась только летом, в Клязьме, голову там помыла в первый раз за время жизни у бабушки.
     Весной 1943 года пришла первая весточка от мамы. Письмо пришло в солдатском треугольничке. Мама, как только Нижнедевицк освободили, попросила солдата через полевую почту отправить письмо бабушке. Она спрашивала где я, есть ли письма от отца. Я узнала, что мама и Игорь живы, началась переписка.
     Летом у меня было несколько приступов малярии. Трясло так, что посуда на столе звенела. С началом приступа бабушка давала мне большую таблетку хины и полстакана водки. Потом приступы прекратились и никогда больше не повторялись.
     В конце 1943 года оформили пропуск и мама с Игорем приехали в Щёлково. Мама привезла какой-то одежды и немного меня одела: жакет из румынской офицерской шинели, осеннее пальто (потом сшила под него ватник, стало пальто зимним). На ноги сшила ватные стёганые сапоги - бурки, на них одевались склеенные из автомобильных камер галоши, которые она тоже привезла. Потом бабушка дала какой-то опорок, моя сотрудница принесла старенький воротник и мама сшила мне настоящее зимнее пальто. Мы с мамой не могли наговориться, всё рассказывали друг другу о своих приключениях.
     Хочу описать ещё один эпизод. Как-то мы с мамой ходили в лес за хворостом. Лес на горе, внизу город, Клязьма. Когда вышли на опушку, в Москве был салют по случаю освобождения какого-то города. Это был самый красивый салют из всех, которые я видела потом в Москве. По всему горизонту поднималась полоса разноцветных огней и медленно опускалась. И так с каждым залпом. Мы смотрели и не могли оторваться от этого зрелища.
     В январе 1944 года я пошла работать в бухгалтерию Щёлковского лесхоза. Там мне выделили кусочек земли под несколько грядок, семена моркови, репы, свёклы и даже картошку. Пахали и сажали на лошади. На зиму на опушке леса отклеймили 10 сухих мачтовых ёлок. Я, мама и ещё соседка (за воз дров) сами их валили, распиливали и возили на лошади домой. Мы ушли от бабушки, сняли комнату за дрова у какой-то чудной бабки. Пилили их с мамой, колоть приходилось мне. Освоила и топор и колун. Хозяйка топила печь круглые сутки и почти все дрова сожгла к Новому 1945 году. Бабка эта после еды облизывала свою тарелку и ставила на полку, никогда не мыла.
     Переехали мы от моей бабушки потому, что она была очень мнительной, ей представлялось, что мы её в своих разговорах осуждаем, всё время о ней говорим. К нам должна была приехать другая моя бабушка, вернее к Николаю, чтобы он сводил её к глазному врачу, она слепла от глаукомы. А пожить она собиралась с нами. Это была официальная причина ухода от бабушки. Семья Николая вернулась к тому времени из эвакуации в Омске и они поселились в Лосиноостровской, в доме при областной ветеринарной лаборатории. Я к ним уже ездила в конце лета 1943 года.
     Когда я работала в лесхозе, часто приходилось ездить в Москву в главк, он находился на проспекте Мира. Однажды я поехала туда в тот момент, когда по проспекту проходили немецкие пленные, шли по всей ширине проспекта, было их очень много, шли долго. За ними двигались поливальные машины и мыли асфальт.

Москва

Дом в Лосинке

     Новый 1945 год мы встречали в Лосинке, вместе с семьёй Николая: его жена Зина, дети Олег (10 лет), Леля (Елена, 7 лет), Мила (Людмила, 2 года). Жили они в отдельной квартире, две комнаты и маленькая кухня. Еще имелась уборная, но канализация не работала, поэтому во дворе была общая уборная для всего небольшого дома. Мы тоже втроём поселились у них, жили тесно, но дружно, спала я на письменном столе. Зина собиралась в Румынию в длительную командировку (она тоже была ветеринарный врач) и предполагалось, что мы с мамой будем приглядывать за детьми. На работу я сначала ездила в лесхоз в Щёлково, а в марте поступила на работу лаборантом в военную ветеринарную лабораторию, она располагалась на первом этаже областной.
     Начальником военной лаборатории был полковник Полканов. Он же был моим непосредственным начальником, смотрел гистологические препараты, которые я делала и давал по ним заключения. А ещё я вела всю документацию по этим анализам. Моей работой он был доволен, я была ровесницей его детей и у него со мной были доверительные отношения. Как-то я сказала, что хотела бы попасть в Большой театр и он пообещал мне помочь и вскоре я попала на "Евгения Онегина", причем места были в первом ряду партера. Это была премия за мою работу.
     В 1945 году я поступила учиться в вечернюю школу и часто занималась на работе, потому что дома не было ни места, ни возможности заниматься. Он моим занятиям не препятствовал, наоборот, поощрял. Потом он взял к себе на работу по моей просьбе Кирилла, был очень доволен им, и маму позднее взял.
     Весной 1945 года Зина уехала в командировку в Румынию, а через несколько дней после отъезда пришла заверенная врачом телеграмма из города, через который Зина должна была проехать: "мама умерла". Николай тоже в это время был в командировке. Мама с этой телеграммой поехала в Наркомат и там решили отправить её в командировку. Всполошился весь наш дом, пошли на почту. Оказалось, что на нашей же улице жили ещё одни Богдановы, которые ожидали эту телеграмму чтобы оформить пропуск и туда поехать. Так мамина командировка отменилась. Вечером, приехав из Щёлково, я шла домой и навстречу мне выбежали Олег и Леля и радостно сообщили, что мама умерла. Тут уже я чуть не умерла, но они мне всё рассказали и успокоили.
     Дожили до Победы. В лаборатории состоялся банкет. Пили разведённый спирт, на закуску холодец из абортированного телёнка. Приехал кто-то из начальства. За столом говорит соседке, работнице лаборатории "говорят, что в ВИЭВе едят мясо павших животных", та возмущается, а сама думает "а сам то что сейчас ешь да нахваливаешь?"
     Вечером поехали в Москву, смотреть салют на Крымский мост. Гуляние было грандиозное. Кроме меня в нашем доме девушек не было. Гуляли и по Москве, и в Лосинке с ребятами: сосед Андрей, его друг по школе Жора а два Юры, тоже соседи по округе, дети работников лаборатории. Так и на салют поехали.
     Пока Зины не было, Николай привёз корову Генриетту, ухаживала за ней мама. Кормов не было, и мы с мамой ездили в Пушкино в ветлечебницу за сеном. Везли его в мешках на электричке, особенно тяжело было в Пушкино, потому что ветлечебница была далеко от станции. Вскоре корова отелилась, было много молока, но потом его становилось всё меньше и меньше, не хватало кормов и корову пришлось зарезать на мясо и съесть.

С мамой и Игорем (1948)

     Осенью я пошла в вечернюю школу в 9-й класс. Наконец-то моя мечта осуществилась, я продолжила учёбу с перерывом в 3 года. Была более-менее уже одета, Зина привезла мне из Румынии кое-что из одежды, даже хорошие туфли на высоком каблуке. Я их носила долго, уже и в институте.
     После праздника Победы мы пережили тяжёлые и голодные 1945, 46 и 47 годы. Кроме того, что получали по карточкам, ничего не было. Особенно тяжело стало, когда Николай в декабре 1946 года уехал с семьёй, включая новорожденную дочь Наташу, в командировку в Монголию. Наташа родилась в сентябре и я чем могла помогала Зине. Я училась уже в 10-м классе и своих преподавателей предупредила, чтобы меня не спрашивали. На занятия я ходила, а уроки учить было некогда, только на работе немного.
     Спасал рыбий жир. Таскали у морских свинок в лаборатории кормовую свёклу и жарили её на этом жире, запах стоял ужасный. Иногда перепадало кое-что мясное из лаборатории, это был праздник. Туда периодически привозили на анализ абортированных телят, после анализов их отваривали. Коровы сбрасывали телят обычно не от болезней, а от того, что на них пахали. Бывало, что дохли молочные поросята от того, что их горячим напоили. Индюшка тоже нежная птица, не переносит плохого ухода за собой. Однажды я и моя начальница караулили индюка. Она отправила меня на обед, а когда я вернулась, сказала, что отнесла его в котельную на сжигание, а сама вечером несла свой саквояж перегнувшись от его тяжести.

Кинотеатр «Бабушкин» в парке

     В 1947 году открылись коммерческие магазины, но у нас не было таких денег, чтобы покупать там продукты. С Кириллом ходили в кино, а чтобы полакомиться покупали белый батон за 15 рублей, а не мороженое, на него денег не хватало, оно стоило намного дороже, около 100 рублей.
     В летнее время мама варила щи из лебеды, крапивы. Покупала на рынке стакан крупы, чтобы было сытнее. В декабре отменили карточки и выпустили новые деньги, только монеты остались старые. Цены стали выше, чем были по карточкам, но намного ниже, чем в коммерческих магазинах. В первый же день мама собрала мелочь по карманам и купила белый батон. Потом в конце каждого года цены понемногу снижались.

Строительство хаты

     После возвращения Зины из Румынии мама с Игорем уехала в Воронеж. Вся родня уже вернулась из Борисоглебска и решили воспользоваться возможностью построить жильё (хату, домом её назвать трудно) в пригороде Воронежа Сомово, потому что там обосновалась артель, в которой работала Сима. Ей отвели участок земли под дом. Мама оформила в банке ссуду, давали её не как сейчас дают кредит, а без отдачи, как компенсация за потерянное жильё. Надо было построить часть дома и потом получить за это деньги, так по частям выдавали всю ссуду 10 тысяч рублей до конца строительства.

Хата в Сомово

     Купили сруб из тонких брёвен, привезли его на участок, месили глину и штукатурили ею снаружи и изнутри. Было там две комнаты, в одной из них кухня. Пристроили сенцы. Была еще и летняя кухня - навес с печкой во дворе. Около дома был огород с овощами и картошкой, росли даже маленькие скороспелые арбузы. Оттуда до Воронежа надо было ехать почти час на дачном поезде, но они ходили редко. В город ездили Тамара с Риммой, они учились в пединституте. Зоя работала в больнице в Отрожках (первая остановка поезда из Воронежа). Шура с Васей (он вернулся из заключения) пристроили ещё одну комнату с отдельным входом.
     Дядя Вася играл на баяне виртуозно и часто радовал своей игрой. Однажды к нему приехал друг, скрипач, они вместе были в лагере, играли там в оркестре. И вот они устроили вечером концерт. Баян и скрипка вроде бы не очень близкие инструменты, но они так играли! Когда солировал баян, скрипка потихонечку ему подыгрывала, а когда мелодию вела скрипка, баян ей как бы аккомпанировал. Музыка была божественной, играли в основном классику: Шопена, Моцарта, Штрауса. Мы долго не могли забыть этот концерт.
     Жизнь в Сомово продолжалась недолго, вскоре Шура с Васей развелись, и Шура уехала в Борисоглебск к Ненахову, вернее он приехал и увёз её туда.
     Ездить каждый день в город было тяжело, поэтому решили дом в Сомово продать и переехать в Воронеж к Модесту, он там строился капитально. Было две небольших комнаты, пристроенные к основному дому. Первоначально это был фундамент от разрушенного дома, который им отдали. Одна из этих комнат стала кухней в новом доме, а другую продали бабушке с Зоей. Дедушка к тому времени уже умер в Сомово. Здесь же жила и Сима с дочерьми, потом они получили двухкомнатную квартиру в начале 60-х как семья репрессированных. И уже эту квартиру они вскоре обменяли на Евпаторию. Бабушка в этой комнате прожила остаток жизни, а Зоя потом получила комнату в доме за рекой.

Наша учёба

     В 1947 году, закончив 10 классов, я уволилась и поступила в МИИТ на инженерно-экономический факультет. Я выбрала этот институт потому, что там, как во всех технических ВУЗах, была высокая стипендия, уже на первом курсе платили 290 рублей. А ещё там привлекали бесплатные билеты на железную дорогу. Через год факультет выделился в отдельный транспортно-экономический институт, который переехал на Сокол. В 1952 году я его окончила, получив назначение в Управление Московско-Курской железной дороги.

Кирилл в Будапеште

     За годы учебы произошло много событий. В декабре 1946 года демобилизовался Кирилл, отслужив в армии 6 лет. Мы много времени проводили вместе. Он поработал немного электриком на стройке в Москве и Лосинке, всё искал, куда бы себя пристроить. Пытался даже завербоваться в Магадан (видимо в охрану), но я сумела его отговорить и уговорила пойти учиться. Сначала он пошёл в МИИТ на подготовительные курсы, проучился год, сдавать экзамены на аттестат зрелости их отправили в общеобразовательную школу, где он на математике провалился, с молодыми ребятами из школы он сравниться не мог, сказался перерыв в учёбе и армейские фронтовые 6 лет и ранения. Пошёл, вернее я его повела в 10-й класс вечерней школы.
     Привела его в Военную лабораторию. Проработал он там в серологическом отделении несколько лет, параллельно учился. В лаборатории был лаборантом, электриком и изобретателем, даже получил авторское свидетельство за аппарат для мытья пробирок.
     Закончив вечернюю школу пошёл в вечерний педагогический институт на физмат, проучился год, начал второй и после практики в школе понял, что это не для него. Ушёл. Поступил в 1951 году в трёхгодичное Аэрофотосъемочное училище, которое выпускало штурманов-аэрофотосъмщиков. Учёба там была в вечернее время, поэтому он продолжал работать в лаборатории, но после первого курса была лётная практика, пришлось уволиться.

В училище на практике

     В Училище было много студентов, пришедших туда после армии, их ребята называли "хрычами". Кирилл оказался самым старшим и его звали "наихрычейший хрыч". После практики устроился работать руководителем фотокружка в школу, где учился в 10-м классе. Школа была железнодорожная, поэтому пользовался бесплатными билетами на железной дороге. В 1953-54 гг. ездили в отпуск по этим билетам в Сочи, я билеты получала на работе, в Управлении дороги. Ещё Кирилл понемногу подрабатывал, фотографировал солдат со своим велосипедом и наручными часами в воинской части, где работала библиотекарем Мария Ивановна, его мама (на бывшей мызе Раёва). В общей сложности у Кирилла ушло на учёбу после армии 7 лет.
     В институте я со второго курса начала заниматься спортивной гимнастикой, успехи были стремительные. На втором курсе я выполнила третий разряд и была чемпионом по институту. Быстро перешла на второй разряд, но на соревнованиях его не защитила, не разогрелась как следует перед выступлением и потянула спину на вольных упражнениях. К четвёртому курсу начала тренироваться по первому разряду. Прервал мою спортивную карьеру Серёжа.
     В конце 1946 года маму снова вызвали из Воронежа в Москву. Николай уезжал вместе с семьёй в длительную командировку в Монголию. В одну комнату пустили квартирантку, еврейку Блюму, в другой остались мы. Блюма была одинокой, муж погиб на фронте, детей не было. Женщина хорошая, добрая, старалась нам чем-нибудь помочь. Игорь частенько таскал у неё что-нибудь съестное с голодухи, она понимала и не обижалась. Летом 1949 года Богдановы вернулись домой.
     Мы с Кириллом расписались в сентябре. Я не стала менять фамилию из меркантильных соображений, в то время еще не отменили плату за обучение в ВУЗе (250-300 рублей за семестр, или за год), а я, как дочь погибшего на фронте, была освобождена от этой платы. Выйдя замуж, я боялась лишиться этой льготы, это был бы сильный удар по нашему очень скромному бюджету.
     Я переехала к Кириллу, они с Марьей Ивановной занимали 13-метровую комнату в квартире напротив, там жили ещё две семьи. Меня снабдили приданым: хорошим одеялом, постельным бельём, зимним пальто и др.
     В конце 1949 года в лаборатории отмечали какой-то праздник. После официальной части был дан самодеятельный концерт. Я не помню, кто выступал, но в конце Игорь с Милой (им было 10 и 7 лет) танцевали матросский танец. Я вспомнила, как танцевала в балетном кружке и поработала балетмейстером. Мои танцоры смотрели в бинокль, тянули канат, гребли вёслами, а после аврала танцевали "яблочко". Мы с соседом Андреем Садовским спели цыганский романс, причем я изображала цыганку и сидела у него на плечах, мой сарафан закрывал Андрея целиком. Он пел, а я открывала рот и разводила руки. Все смеялись.
     Другой забавный эпизод произошел позже, когда мы уже жили в Иркутске и приехали в Лосинку во время отпуска. К нашим соседям, Садовским, приехала родственница из Москвы, самая младшая из их "тётушек", но уже довольно пожилая, они звали её Адя. Вечером мы пожаловались, что сильно хочется спать, потому что в это время в Иркутске уже давно ночь, здесь 9 вечера, а там - 2 часа ночи. Адя возмутилась: "Неужели нельзя сделать так, чтобы везде было одно время?" Вот так, интеллигентные люди, закончили гимназию, а элементарной географии не знают, или забыли напрочь.

Бабушка Маня с Серёжей

     6 мая 1951 году родился Серёжа. Он родился между двумя моими экзаменами за 4-й курс. Сдала один экзамен, поехала в больницу, потом сдала последний экзамен с другой группой. Практику засчитали без её прохождения. 5-й курс и преддипломную практику проходила кое-как. Помогали мне и в институте и дома родные. Даже Олегу и Игорю приходилось сидеть с Серёжей в мои отлучки на учёбу, точнее караулить его, пока он спит. Олег иногда задерживался в школе и, не успев пообедать, приходил к нам с тарелкой супа. В 4 часа их сменяла мама, закончив работу (в лаборатории был сокращенный рабочий день). Госэкзамены по марксизму и политэкономии, защита диплома достались мне тяжело. Серёжа заразился коклюшем, до ночи надо было его держать на свежем воздухе и утром, чуть начинало светать выносили снова. Стоял июнь, ночи короткие. Мама после работы приходила, забирала Серёжу, я садилась заниматься, а меня валил сон. Так и не смогла как следует подготовиться, да и вопросы попались, которых все боялись, тяжёлые. Но экзамены сдала, диплом защитила, а Серёжа поправился.

Прощальный пикник в Царицыно

     Окончание института отметили хорошо, выезжали с группой на пикник в Царицыно, был и выпускной бал в институте. Все годы я была старостой группы и организатором многих мероприятий. Кроме диплома мне выдали военный билет инженер-лейтенанта административной службы, специальность - военный комендант станции. Уволил меня из армии Хрущёв в начале 1957 года.
     Весной 1954 года Кирилл окончил училище. Получилось так, что я училась, он работал, потом он учился, я работала. Кирилл всё время своей учёбы работал с невысокой зарплатой. Я всё время получала стипендию, начиная с 3-го семестра - повышенную, как отличница. Жили небогато, но дружно. Так мы помогали друг другу получить нормальное образование и специальность.

Мамина работа и её жильё

     Когда Богдановы уехали в Монголию, мама работала в военной лаборатории сторожем. Я как-то зашла туда позвонить по телефону. Слышу разговор, что им нужна лаборантка в серологию. Я предложила взять маму, а полковник, начальник лаборатории, спрашивает, а она грамотная? Говорю, что гимназию окончила. Она ведь под их окнами за коровой ходила, одета кое-как, они решили, что она ни на что не способна. Так мама попала в лабораторию, сначала в военную, потом в областную, где и проработала до ухода на пенсию.
     В это же время у мамы начались приступы малярии, лечению ничего не помогало. Бухгалтер из лаборатории рассказал, как его в детстве вылечила от малярии бродячая цыганка, напоила какой-то мутной водой. Позднее ему рассказали, что вероятнее всего она насыпала ему в воду паразитов - вшей и замутила воду землёй и что так же в народе лечили малярию другими паразитами, клопами. Мы с соседкой, которой это всё рассказал старик-бухгалтер, решили попробовать, ведь не отравится мама, съев пару клопов. Я приготовила таблетку, придушила хлебом двух клопов, завернула в папиросную бумагу и дала маме выпить сначала одну таблетку, на следующее утро другую. Приступы малярии с тех пор прекратились и больше не возвращались. Так же потом накормили клопами знакомую из Воронежа, которая приехала к нам, а у неё начались приступы малярии. Она потом писала нам, что однажды весной попала в половодье, ждала малярию, а она не пришла. Этот же рецепт рассказали Римме, у неё муж Федя страдал приступами на Алтае. Она его так же накормила и у него больше никогда малярии не было.

В железнодорожной форме с погонами

     В 1954 году Кирилл уехал на работу в Иркутск, мы пока остались в Лосинке. На несколько часов день наняли няню трёхлетнему Серёже, чтобы сидеть с нем в перерыв между уходом на работу бабушки Мани и приходом с работы бабушки Тани. Няня с ним занимается, они гуляют. Серёжа просит почитать ему книжку, а няня говорит, что читать не умеет, Серёжа советует ей надеть очки. Вечером спрашиваю его, гуляли? "Да". Где? "У парке". Надо говорить "В парке". В следующий раз спрашиваю где? "В упарке". Но всё равно мы были ей благодарны, она нас очень выручила до нашего отъезда в Иркутск.
     В нашем доме в трёхкомнатных квартирах имелись ванные комнаты и туалеты с маленькими окошками на улицу, на северную сторону. Но ванны туда сразу не поставили. В квартире на первом этаже в ванной комнате жила уборщица из лаборатории. Она умерла и комнатка освободилась. Мама попросила разрешения её занять. У них с Зиной сложились сложные отношения, мама работала в лаборатории и снова уезжать ей не хотелось. Она с Игорем переселилась туда. Кирилл из старой раскладушки сделал им второй ярус для Игоря, поставил в угол тумбочку, на неё маленький шкафчик, в другой угол маленький столик, пару табуреток, всё это на площади 4-5 квадратных метров. Какое-то время прожили так. Потом в этой квартире освободилась комната, уехал майор из военной лаборатории. Эту комнату просила жительница дома из комнаты в полуподвале, она вдова погибшего на фронте, живет с дочерью. Попросила её и мама, тоже вдова тоже есть сын, но так как мама работала в лаборатории, а дом - ведомственный при лаборатории, комнату отдали маме. Она была прописана у Богдановых, где на две комнаты площадью меньше 30 метров было прописано 8 человек. Вскоре в ванные комнаты поставили ванны и дровяные колонки, а ещё через несколько лет провели газ и дровяные колонки заменили газовыми водонагревателями.

Люся и Игорь (1963)

     Ещё до отъезда в Иркутск, когда я работала в Управлении дороги, однажды ехала домой с работы. В руках сумка с продуктами, где-то там и кошелёк с остатками денег. Народу в электричке много, еле протиснулась в тамбур. За мной проталкивается парень, плечом вперёд, а руку запустил в мою сумку. Я ему говорю, зачем лезешь в сумки? Едем, первая остановка Лосинка, народ зашевелился. Парень стоял, прижавшись ко мне. Вдруг он кого-то спрашивает: "Ну что, мордовать?" Я, как ошпаренная, выскочила на платформу, спрыгнула на пути и дёрнула, не выходя на улицу, домой дворами. Только возле дома пришла в себя, так и не узнав, разрешили ему "мордовать" меня или нет.
     Вскоре наша жизнь в Лосинке закончилась.
     В августе 1963 года довольно неожиданно умерла Мария Ивановна. В это время Кирилл был в длительной командировке в Тюменской области, ему туда сообщили и он быстро добрался до Москвы. Я тоже вылетела из Иркутска, но добралась позднее, так как пришлось заночевать в Омске, на похороны попала сразу на кладбище. После всех этих печальных дней освободили её комнату, вещи раздали, кое-что взяли с собой в Иркутск. Забрали с собой Серёжу, который это лето проводил в Лосинке.
     В том же году Игорь женился, на следующий год родилась дочь Таня, ещё через четыре года - сын Лёня. Лосинка стала Москвой, потом появился Бабушкинский район и потребовались площади для размещения учреждений, в нашем доме устроили 61-е отделение милиции. В 1969 году дом расселили и маме со всем Игоревым семейством дали четырёхкомнатную квартиру в Медведково. Такую же квартиру дали и Богдановым в 15 минутах ходьбы тоже в Медведково.

Медведково ул.Грекова дом 4 Вид от метро

     В наш старый дом переехало 61-е отделение милиции. В году 1994-1995 там случился пожар и после него отделение милиции оттуда съехало. Несколько лет дом стоял разорённый, местами без крыши и перекрытий, как после бомбёжки. Дом снесли и в 2004 году построили на этом месте большой дом в 16, если не больше, этажей. Лаборатория пока стоит на месте, я давно там не была. Осталась ли она областной или уже только городская - не знаю. Власти планировали и её снести и построить многоэтажный дом, но выяснилось, что в лаборатории ещё до войны и во время войны проводились исследования, которые дали положительную реакцию на сибирскую язву. Останки животных закапывали рядом с лабораторией в скотомогильнике. По этой причине этот участок земли не трогают, уже никто не знает, где конкретно тогда закапывали, а эта зараза может жить в земле много-много лет.

Переезд в Иркутск и наша жизнь там

     По окончании Училища Кирилла распределили работать в Иркутск. Мы выбрали этот город во-первых потому, что там жили знакомые нам люди. У нашей соседки там жили родственники мужа (он погиб на фронте): его мать, сёстры и племянники. Они часто приезжали и останавливались в нашей квартире. Кстати, его брат Сергей, моряк из Ленинграда, тоже часто приезжал, его наш Серёжа называл "дядя Я". Во вторых, Иркутск - это город, один из немногих, где аэропорт размещается в черте города, а не за много километров от него. Я собиралась работать в Управлении железной дороги, Кирилл - в аэропорту, никому не надо далеко ехать на работу.
     После отпуска, который провели в Сочи, Кирилл уехал в Иркутск, я подала рапорт на перевод туда. Мне отказали, говорят нет вакантной должности, но через некоторое время сказали, что могут перевести, видимо моё место в Москве кому-то понадобилось. Быстро оформили документы на перевод. В тёплый солнечный ноябрьский день нас с Серёжей провожали в Иркутск, одеты мы были довольно легко. В Иркутск приехали ночью, мороз под 40°, мы надели всё, что можно. Нас встречали с машиной Кирилл и родственница московской соседки Любовь Михайловна Якутина,. Нас отвезли ночевать к ней. Любовь Михайловна и её семья были нашими друзьями всю нашу жизнь в Иркутске. Утром Кирилл отвёз нас на съёмную комнату в частном доме, съездили на вокзал, получили багаж и мы оделись в соответствии с климатом. А то я приехала в осеннем пальто, в резиновых ботах и шляпе с пером. Валенки и тёплый платок мама мне прислала позднее.
     Когда мы пришли в дом, хозяева разделывали там свинью. Серёже объяснили, что теперь свинью зарезали и будут есть её мясо. Потом он увидел гуляющую на улице другую свинью и говорит: "Вон незарезанная свинья ходит".
     У нас маленькая комната, форточки нет, утром хочется её проветрить. Я потихонечку, чтобы хозяйка не видела, вынимала большой штырь из стены, которым фиксировались ставни, и в комнату шёл свежий морозный воздух.

Первая зима в Иркутске

     Первая наша зима в Иркутске была очень холодная, утром на улице даже дыхание перехватывало после тёплого помещения. Потом таких холодных зим не было, построили Иркутскую ГЭС и появилось Иркутское море, климат стал мягче. Туалет был на улице, между двумя сараями, без двери. Когда кто-то идет туда, находившийся там человек должен был как-то ответить, дать намёк, что место занято, например запеть или покашлять.
     Для Серёжи соорудили кровать из чемоданов, потом Любовь Михайловна отдала нам старую детскую кровать, из которой выросли её дочери. Мы сами вначале спали на хозяйской узкой односпальной кровати, потом купили широкий пружинный матрас и поставили его на четыре чурбака, отпиленных от старого столба, это была наша первая мебель. Когда мы переезжали на другую квартиру, новые хозяева говорили, какие мы хозяйственные, даже дрова привезли. Приходилось объяснять, что это не дрова, а ножки от кровати. Так этот матрас на чурбаках переехал в нашу собственную квартиру на Аэрофлотской улице, где его вскоре заменили на диван-кровать.
     В декабре я вышла на работу. Вакансий по моей специальности нет, зачислили таксировщиком с окладом 450 рублей. Обещали, что весной будет сокращение штатов, сделают перестановки и меня переведут в отдел. За Серёжей днём присматривала хозяйка. Утром я кормила его завтраком, оставляла еду на второй завтрак, на полдник, обед разогревала хозяйка. На кухне стояли два больших стола, под столами встроены курятники с курами, один стол - мой. Когда я приходила домой с работы по краю стола в ряд стояла посуда. Её после еды ставил Серёжа, он был аккуратный и самостоятельный. Сам ложился после обеда спать, играл. Я долго не могла привыкнуть к местному времени (разница с Москвой 5 часов). Меня хозяйка поднимала утром в 5 часов, топила печь, надо было готовить обед. Вечером, это в Москве день, я не могла заснуть, спала очень мало.
     Нашли няню для Серёжи, переехали на другую квартиру в более просторную и свободную комнату, ближе к моей работе, с туалетом в доме, правда не отапливаемым, но всё равно так было удобнее. Няня готовила, топила печь, гуляла с Серёжей и он был под присмотром.
     Наступил май 1955 года, прошло сокращение, но меня это никак не коснулось. Опять пошла к начальству, говорят ничего не могли сделать. У меня положение аховое, Кирилл улетел на Чукотку. До октября, квартиру просят освободить. Зарплаты моей хватает только заплатить за жильё. А няня оказалось любительницей выпить. Однажды она с Серёжей ушла к своим знакомым, я пришла с работы - никого нет, я ждала-ждала, искала в окрестностях, даже в милицию ходила. Пришли они поздно, няня еле на ногах стоит, Серёжа заплаканный, голодный. Я его успокоила, накормила и уложила спать. А утром обнаружила, как от его головы по подушке ползёт большая вошь. Потом еще месяц вычёсывала из волос её потомков. Как тут было не уехать?
     Лет через десять эта няня потом нас разыскала, приехала больная, Кирилл водил её к врачам, сказали рак лёгкого. Она ходила к знакомым, пила, упала и сломала ногу, попала в больницу, пришлось навещать её. Там она и умерла, мы её хоронили с работницей больницы.
     Написала я заявление об уходе. Выдали мне выходное пособие и бесплатный билет до Москвы. Вещи отвезла к Якутиным, их было немного, и мы уехали в Москву.

Сочи (1955)

     Кирилл на Чукотке хорошо зарабатывал, прислал нам денег, мы немного прибарахлились. В сентябре мы с Серёжей и бабушкой Маней поехали в Сочи, в то время там жила её очень хорошая знакомая, бывшая соседка её сестры Зои, жившей в Сокольниках. У неё уже там отдыхали Зоя с мужем, дядей Володей. Мы сняли комнату неподалёку. В конце сентября бабушка Маня уехала, а в октябре приехал Кирилл. Вернулись мы в Москву в первых числах ноября. Последний день в Сочи, 1 ноября, был первым холодным днём, но вода ещё была тёплой, мы искупались. Камни были уже холодные, мы шли до воды по камням в обуви.
     Кирилл вернулся в Иркутск, снял комнату, и мы вскоре тоже уехали туда с Серёжей. Съёмная комната в частном доме. Летом у Кирилла опять длительная командировка, мы - в Москву, на зиму - в Иркутск. Когда летом 1956 года были в Москве, съездили с мамой в Воронеж, погостили у родных. С Чукотки Кирилл привёз шкуру белого медведя, много лет она лежала сначала у бабушки Мани на диване, потом в Иркутске, на полу, выбросили шкуру уже в Болшево.

Аэрофлот

     Летом 1957 года у Кирилла в авиаотряде уволилась плановик. Кирилл устроил туда меня. Сначала представились командиру отряда и замполиту, они посмотрели мои документы и дали добро, начальник планового отдела Управления тоже дал согласие, но решил всё проверить, как это меня, молодого специалиста, уволили с моего согласия по сокращению штатов? Он пошёл в Управление железной дороги, ознакомился с моими документами. Характеристика на меня из Москвы была хорошей, мне ещё тогда, в Москве, наша секретарь говорила, что характеристику на тебя написали такую, что можешь министром работать. Конечно, я же старалась, замечаний по работе не было, даже хвалили. Однажды начальник зашёл к нам в комнату и загадал шараду: первый слог - лошадь, второй слог - не совсем лошадь, всё вместе - совсем не лошадь. Я ответила: коньяк. Он удивился, ты что, говорит, знала? Но я не знала, я догадалась. С тех пор он меня "зауважал" и характеристику такую написал.
     Меня назначили инженером-экономистом 190-го авиаотряда спецприменения, так началась моя работа в Гражданской Авиации. Через год с небольшим меня перевели на такую же должность в 201-й отряд реактивных самолётов. Потом все отряды объединили с аэропортом.
     Через 2-3 года после объединения меня стали уговаривать на должность начальника планового отдела. Я всячески отговаривалась, не хотела брать на себя такую ответственность. Отговаривалась тем, что у меня семья, я беспартийная. Мне отвечали, что примут в партию, это не проблема. Ещё в Москве, в Управлении дороги, когда подошло время выходить из комсомола, я сразу написала заявление об этом. Меня бабушка Маня ругала за это, надо было вступать в партию, а я не хотела и Кирилл говорил, что одного члена партии в семье достаточно.
     В 1965-м мне предложили перейти на работу в Восточно-Сибирское Управление гражданской авиации и я там работала до своего увольнения в 1975 году.
     Ещё когда я работала в 190-м отряде нам дали комнату в двухкомнатной квартире нового деревянного двухэтажного дома без удобств на улице Урожайная. В конце 1962 года мы переехали в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на 2-м этаже нового 4-х этажного дома на улице Аэрофлотская.
     Каждый год мы летали из Иркутска в отпуск. Кириллу часто давали путёвку в санаторий. Ездили вместе "дикарями" в Евпаторию, куда в 1963 году переехала Римма со своей семьёй. Я с Серёжей один раз ездила в Анапу, однажды купила ему путёвку в "Артек" и даже там смогла его навестить, потому что сама в это же время отдыхала в Алуште. Один раз отдыхали с Кириллом в Литве, по турпутёвке ездили с ним в ГДР, побывали в Берлине, Дрездене, Лейпциге, Потсдаме. В 1972 году я и Серёжа ездили в турпоездку по военно-грузинской дороге, побывали во Владикавказе, Тбилиси, Батуми. В каждый отпуск обязательно заезжали в Москву к маме и родственникам.
     Приходилось неоднократно летать в Москву и в командировки. Я однажды сосчитала, что расстояние Иркутск-Москва я 6 раз проехала на поезде и более 70 раз на самолёте. Летала в командировки и по Восточной Сибири, была в Нижнеудинске, Братске, Киренске, Бодайбо. Дважды была в Ленинграде, один раз в турпоездке и один раз на курсах повышения квалификации, полтора месяца. Летать приходилось на всех самолётах того времени: от Ту-134 до Ан-2. Однажды пришлось лететь на вертолёте Ми-4. Была командировка в Нижнеудинск, почти все порты закрыты: весна, наводнения. Я предложила ехать туда на поезде, но ведь это "позорно". Меня отправили в Братск а оттуда на Ан-2 дальше. Все Ан-2 уже разлетелись и меня отправили на Ми-4 до какого-то аэропорта, куда специально посадили пролетавший Ан-2 дожидаться меня. Командиру Ми-4 начальство дало задание показать мне плотину Братской ГЭС и водохранилище (Братское море). Впечатления остались грандиозные. Потом сели где-то в лесу, я пересела на Ан-2 и долетела на нём до Тулуна, а дальше опять всё закрыто. До Нижнеудинска из Тулуна я ехала на поезде, на том самом, на который предполагала сесть в Иркутске. Вот какое путешествие получилось, из которого я поняла, почему Кирилл к старости стал плохо слышать, он же много летал на вертолётах.

     Работала всегда с удовольствием, особенно в отрядах. Добросовестно выполняла общественную работу, но без удовольствия, особенно досаждало быть агитатором во время выборов: составлять списки избирателей, контролировать, чтобы все пришли проголосовать. Не дай Бог, что кто-нибудь не придёт, три шкуры сдерут, скажут, что плохо работала. И ещё поездки в колхоз то на сенокос, то прополка, то картошку копать. Во время одной такой летней поездки получила тепловой удар. Вот уже 36 лет эта поездка мне аукается бессонными ночами. Из-за этого бросила работу за 7 лет до пенсионного возраста. А потом я не устраивалась на работу из-за болезни Кирилла.

Очередь за пианино

Пара анекдотов из жизни Аэрофлота

     В аэропорту партийное собрание. Замполит бегает по территории, собирает людей. На стоянке увидел техника: "Ну что ты возишься, собрание уже начинается!" Техник: "Тебе хорошо, пасть закрыл - рабочее место убрано, а мне вот инструменты собирать, стремянки относить".
     В автобус на конечной остановке собираются пассажиры, в основном - лётчики. С кондуктором - её подружка, ходит по салону, открывает окна. Кто-то ей говорит: "Вы что, наша стюардесса?" В ответ: "Вы сами то, что вы сказали!" Все попадали с сидений.

Иркутский быт

     Обустройство нашей жизни началось по-настоящему после получения комнаты на улице Урожайная. Из мебели сначала был у нас только пружинный матрас, стоящий на четырёх чурбаках, отпиленных от старого телеграфного столба. Ещё пара табуреток и туалетный столик из посылочных ящиков. Даже новоселье устраивали сидя на полу. Потом у нас появился комод, который отдала нам Любовь Михайловна в обмен на шляпу. К Серёжиному приезду купили ему кровать, а также письменный стол и книжный шкаф. Потом шифоньер (на новую квартиру его и комод уже не повезли, так как там имелся встроенный шкаф). В начале 1961 года купили пианино (Кирилл год отмечался в очереди), швейную машинку (мою будущую кормилицу). В нашей комнате собирались соседские дети, играли Серёжиными игрушками. Когда приехал Серёжа, они тоже приходили, а Серёжа сидел на столе и читал книжку. До его приезда вечерами собирались и взрослые, играли в карты.
     В одну из зим на Урожайной с нами жила бабушка Маня, она уже собиралась совсем переселяться к нам, так как двухкомнатную квартиру на троих не давали, только на четверых. Когда мы получили квартиру бабушка Маня сломала ногу и не смогла сразу к нам приехать, а летом 1963 года она умерла (похоронена в Москве на Бабушкинском кладбище). В следующую зиму (1963-64) на Аэрофлотской у нас жила мама, бабушка Таня, её уговорили уйти на пенсию, так как у Игоря ожидался ребёнок. После рождения Тани, мама улетела домой в Лосинку.

Король собачьего вальса

     Серёжа учился музыке у нескольких учителей, но после нескольких месяцев занятий каждый раз увиливал, говорил, что не хочет учиться, вроде как увольнял своих учителей. Остался в его репертуаре только собачий вальс. Перед отъездом в Москву пианино продали, через некоторое время в Болшево купили недорого старенькое, бренчали понемногу на нём, даже соседские дети, когда учились в музыкальной школе, на нём занимались. Но постепенно и его совсем забросили. В ноябре 2009 года Серёжа его разобрал, деревяшки ушли в сарай для поделок, чугунную раму забрали сборщики металлолома. Разную мелочь, вроде клавиш, молоточков - сожгли. Памятью о пианино стала сколоченная из его материала скамейка во дворе.
     В нашей квартире на Урожайной во второй комнате, тоже жила семья, родители с маленькой девочкой Надей. Вспоминаются забавные случаи с Надей, ей было тогда лет 5.
     Надя ходит по квартирам, приглашает детей на свой день рождения. Одна из мам говорит: "Не знаю, что же тебе подарить?", Надя отвечает: "Ну подарите какую-нибудь ерунду, например кофтёнку". Накануне они получили посылку от бабушки-портнихи, там было несколько кофточек для Нади, которые бабушка сшила из "шмука" (остатков тканей заказчиков).
     На день рождения девочка принесла какой-то подарок, держит его в руках и произносит поздравление, как научила её мама. Надя поздравлений не слушает, схватилась за подарок и пытается его забрать: "Давай подарок, давай подарок!". Девочка не отдаёт, ведь она не отбарабанила ещё поздравление до конца.

Дом на Урожайной. Весенний разлив Ушаковки

     Надя ест булку. Её мама говорит: "Надя, тебе дать чем-нибудь запить булку?" Надя: "Не надо, я слюнями запиваю".
     После переезда в квартиру на Аэрофлотской обустроились быстро, кое-что привезли из Москвы, остальное приобрели на месте. Часто принимали гостей и сами часто ходили в гости. Подружились с соседями, Голубев Саша - бортмеханик на Ту-104, его жена Галя и две девочки. Младшие к нам бегали как домой. Со старшими часто собирались попить кофейку свежеразмолотого, с бутылочкой коньяка, чаще всего приносили из ресторана "Плиску", да с небольшой закусью, что у кого есть. Кофе в зёрнах в больших количествах я привозила из Москвы. Увлекались вязанием, обвязывали своих мужчин, вязала себе, племянникам в Москве. Потом перешла на шитьё. Галя тоже под моим руководством вязала, а потом шила. Я ей кроила, она обшивала себя и своих егорьевских родных. На работе у нас организовали кружок кройки и шитья, там бала очень хорошая преподавательница. Я до того шила только по готовым выкройкам, а здесь научилась кроить, строить любые фасоны. Посыпались заказы, обшивала женщин из Управления, соседей, дочерей Любовь Михайловны, их подруг, родственников. Перевезла своё шитьё и в Москву, приезжали знакомые по Иркутску жёны лётчиков, которые тоже перевелись в Москву. Даже иркутяне заезжали. Я снимала мерку, шила без примерок, по почте отправляла уже готовые вещи. Всегда всё было хорошо.

На нашей кухне с Галей Голубевой

     Наша спокойная жизнь в Иркутске подходила к концу. В 1974 году я на сельхозработах получила тепловой удар. Долго болела, целый месяц рыдала по поводу и без повода. Перестала спать, замучили звуковые галлюцинации, как только засыпала, слышала звонок будильника, надо вставать на работу. Спала только ночью перед выходным днём. Дошла до изнеможения, то и дело приходилось брать больничный.
     В конце лета 1974 года съездили в отпуск в Литву, Друскиненкай, Кирилл по путёвке в санаторий, потом приехала туда я, сняла комнату. Съездили в Вильнюс к Ивановым (Володя - брат Марины), она в это время у них гостила. Ездили в Каунас, отдохнули хорошо.
     Весной 1975 года стало тепло, а мне опять стало плохо. Серёжа закончил институт, распределился в Калининград (Королёв), получил место в общежитии. Наступила время думать о переезде назад, в Москву. Поехала в отпуск в марте что-то предпринять, разведать. В Московской области, а тем более в Москве прописаться было невозможно. Обмен квартир - тоже не реален. Вернулась ни с чем. Опять перестала спать. Шитья было много, зарабатывала хорошо. Решила уволиться и заняться переездом более основательно. В мае я уволилась, в июне поехали с Кириллом в Евпаторию, он тоже чувствовал себя не очень хорошо. В июле он вернулся в Иркутск, вышел на работу и в первый же день ему стало плохо. Обратился к своему отрядному врачу, давление было повышенное, но она не обратила на это внимание и отправила домой. Еле добрался, сосед вызвал скорую помощь, но было уже поздно. Инсульт. На следующее утро его отвезли в медсанчасть. Отнялась левая сторона. А я тогда в Иркутск с Кириллом не поехала, занималась в Москве переездом. Прописалась во Владимирской области на границе с Московской (Покров, станция Усад) в частном доме за небольшую плату. Но в результате это мне ничего не дало, только дополнительные расходы и колгота потом с выпиской оттуда.
     Вернулась в Иркутск, начались хлопоты по лечению, уходу, установлению инвалидности и т.д. Это всё описано в главе про Кирилла.

В Москве. Поиски жилья

     На второй год после инсульта Кирилл почти восстановился, ходил с палочкой. В начале 1977 года Кирилл получил удостоверение инвалида войны, в апреле мы погрузили вещи и поехали в Москву на поезде. Поселились в Медведково у мамы. Наши контейнеры разгрузили в частном доме неподалёку, в Ватутино, у Игорева знакомого. Начали, вернее продолжили, поиски жилья. Покупать его должен был Серёжа, у нас не было подмосковной прописки и приехали мы из другой области.
     Купить что-либо в Перловке или Мытищах, где мы смотрели первые дома, предлагавшиеся к продаже, как оказалось, нам было нельзя, только в Калининграде или ещё дальше от Москвы. В 1976 году мы смотрели дом на Соколовской, но там оказался такой вредный хозяин, что покупать у него полдома просто расхотели. Дом в Валентиновке был бы хорош как дача, но очень маленький. В Калининграде много смотрели, в основном клетушки, часто уже под угрозой сноса. Если попадалось что-то достойное, просили 20-25 тысяч, а у нас было только тысяч 12, ну ещё пару тысяч можно было занять, но и отдавать потом особых ресурсов не было.

Ул.Чапаева дом 20

     Однажды поехали в Болшево, уже договариваться покупать. Дёшево, всего 4 тысячи. Дом (через несколько лет он сгорел) стоял около церкви. Жильё очень неудобное, прямоугольная комната перегорожена, получилось два узких коридора вместо комнат, хорошая только веранда, большая, утеплённая. Думали, что потом постепенно найдём что-нибудь получше. Подработаю ещё денег. Вышли мы с Кириллом на станции Болшево, подошли к доске объявлений. Там появилось новое объявление, продавалась половина дома на улице Чапаева. Поехали, посмотрели. Потом, когда вернулись в Медведково, говорю маме, что смотрели дом, не квартира, а дворец. Но хозяева даже не хотели с нами разговаривать, говорили, что уже есть договорённость, оформляют документы на покупку покупателю из Пушкино. Но я, человек уже немного опытный в этих делах, объяснила, что им этот дом купить не разрешат, надо, чтобы покупатель был из этого города (района), постоянно здесь прописан и работал, а также не имел бы жилья (или имеющееся жильё надо сдать). У нас всё это имеется. В общем, уговорила их оставить у себя номер нашего телефона.
     Через неделю нам позвонили, пригласили приехать договариваться о покупке. Поехали туда с Серёжей, он даже в дом не заходил. Договорились о цене - 11 тысяч и начали оформлять документы. Это было 19 июля 1977 года, а 17 сентября мы туда переехали с вещами. Серёжа сразу там прописался, а мы ходили по бюрократам до мая следующего года. Пришлось даже в Иркутск съездить. На оставшиеся после покупки дома деньги купили две кровати, два коврика и палас. Так началась наша Болшевская жизнь.

Культура в нашей жизни

     Еще в Воронеже, в конце 1941 года у меня появился друг Женя, студент авиационного техникума. Мы с ним очень часто ходили по театрам. Посмотрели весь репертуар театра драмы. Был в городе еще фронтовой театр, где случались хорошие спектакли, концерты. Туда тоже заглядывали. Так было до лета 1942 года.
     В Щёлково, работая в лесхозе, со своей сослуживицей часто ездили на спектакли в Малый театр. Его главное здание было разрушено во время бомбёжки в 1941 году, спектакли давали в здании ЦДКЖ на площади трёх вокзалов. Там же часто гастролировал Театр Оперетты, туда мы ходили уже и с Кириллом, когда жили в Лосинке. В студенческие годы часто ходили по театрам, даже чаще, чем в кино. Тамара Кубанёва, когда приезжала в командировки в Москву, нам с мамой устраивала культпоходы в какой-нибудь театр. Ходили в МХАТ, в филиал Большого на "Русалку" и "Фауста". Во время работы в Управлении дороги с билетами было просто, к нам приходили распространители билетов. Я очень любила Третьяковку, ходила туда не раз в студенчестве и водила туда всех приезжавших к нам родственников.
     В приезды в отпуск из Иркутска Люся, жена Игоря нам часто доставала билеты в "дефицитные" театры: Большой, МХАТ на Тверском бульваре (он тогда только что открылся), в кукольный Образцова. В курортных городах тоже иногда ходили: в Сочи как-то слушали Шульженко, в Евпатории ходили на гастроли известных артистов. Когда была в Ленинграде на курсах почти все театры обошли. В Мариинском слушали "Кармен", ходили на Райкина, ансамбль "Дружба" с Эдитой Пьехой. Мы там почти каждый день куда-нибудь ходили или ездили. В Эрмитаже и Русском музее были не по одному разу. Несколько раз ездили в Петергоф, тогда дворец там не был ещё отреставрирован, одна пустая коробка. Проехали по всем пригородным дворцам и паркам, даже в далёком Голицыне побывали. И в Москве ездили в Архангельское не раз, в Останкино, в Кусково, в доме-музее Мамонтова в Абрамцево, в Загорск.
     На сельскохозяйственной выставке в первый раз я была ещё до войны, с папой. Потом на её открытии в 1954 году, дядя Коля нам привозил пригласительные билеты, такой билет у меня сохранился до сих пор. Потом мы часто туда ездили гулять, как и в Сокольники.
     В Иркутске на работе к праздникам часто арендовали (или отряд, или Управление) здание театра или клуб для торжественного вечера, где после официальной части артисты давали концерт или спектакль. Мы с друзьями часто уходили с них в буфет, чтобы отметить праздник.
     Серёжа нас как-то спросил: "А почему вы в театр никогда не ходите?" Не помню, что я ему ответила, но вскоре по телевизору показали какой-то спектакль местного театра оперетты. Серёжа послушал немного и говорит: "Теперь я понял, почему вы в театр не ходите". Мы были избалованы московскими театрами, хорошей игрой, хорошими голосами. Если женские голоса ещё были вполне приличные, то мужских не было. Едва появлялся артист с хорошим голосом, то быстро куда-нибудь уезжал. Например, Каширский быстро уехал в Москву и вскоре снялся в фильме "Мистер Икс" в роли сына хозяйки гостиницы. Ходили в театр, когда приезжали на гастроли театры или артисты из Москвы или Новосибирска.
     В кино не часто, но ходили. В первый раз, как приехали, в кино взяли с собой Серёжу. Он в кинотеатр попал первый раз. Когда началось кино, он звонким голосом, на весь зал, объявил: "А, это большой телевизор". Все засмеялись. Он в Москве уже видел его, а в Иркутске в то время телевидения ещё не было.
     Кирилл кино не любил, более охотно ходил в театр. Если он соглашался пойти в кино, то всем объявлял: "Кирилла в кино повели". Он больше любил ездить куда-нибудь, чтобы можно было зайти в ресторан, посидеть там, пообедать. Например на Выставку или в Архангельское. С его болезнью все походы прекратились. В Болшево уже ни разу нигде не были. Он только изредка ходил в библиотеку в читальный зал, да много читал дома и книг, и газет. Телевизор смотрел довольно редко. Интересовали его новости, политика. Иногда смотрел экранизации, например Булгакова "Мастер и Маргарита" и тому подобное.
     Я тоже много читала, но теперь это не в моих возможностях. В газетах читаю только заголовки только в очках и с лупой, одним глазом при хорошем освещении.

Кирилл

     Родился в 1922 году в Балашове Саратовской области. Там ни он, ни его родители никогда не жили. За два года до него родился его старший брат Вячеслав. Их мать, Мария Ивановна, была занятым человеком, моталась по области на партийной работе, долго была судьёй (выезжала на места). Сыновья жили то у отца, то у бабушки, кто где. Кирилл долгое время жил у сестры Марии Ивановны - Зои Ивановны. Он даже называл её второй матерью. Учился в школе в Москве. Потом перед войной переехали в Лосинку, Марию Ивановну направили парторгом в ветеринарную лабораторию.

Вячеслав Лапин (1920 – 1942)

     Вячеслав пошёл учиться в военное авиационное училище на штурмана. Туда же на следующий год после 9 класса пошёл и Кирилл, но в связи с начавшейся войной его выпуск ускорили и выпустили их старшими сержантами, техниками по авиационным приборам. Вячеслав служил штурманом в полку авиации дальнего действия, которым командовала знаменитая лётчица Гризодубова. Полк располагался в Монино. Мы всегда считали, что он участвовал в бомбардировках Германии, но потом выяснилось, что его полк летал на "Дугласах" DC-3 и их советских аналогах Ли-2, это был один из первых полков военно-транспортной авиации. В августе 1942 года пришло извещение о том, что он пропал без вести. Потом его однополчане приезжали к Марии Ивановне в Лосинку и рассказали, что их самолёт поставили на ремонт а его с другим экипажем послали на задание, возвращаясь из которого на бреющем полёте уже недалеко от Монино самолёт зацепил за провода линии электропередачи упал и сгорел, весь экипаж погиб.
     Кирилл тоже начал службу в авиации прибористом, но закончил войну наводчиком на самоходке. Получил две медали "За отвагу" и тяжёлое ранение с контузией. Вторую медаль "За отвагу" он получил уже в начале 90-х в Болшево, как говорится "награда нашла героя".
     Байка из военной жизни: Приехали в Рязань получать новую мат.часть. Команда - несколько солдат. Помудрили с документами и получили питание на целое отделение, ведро какого-то кулеша. Лишнюю жидкость слили и все наелись, как говорится, до отвала. В команде был солдат, который всё время жаловался, что голоден. Его спрашивают: ну что, наелся? Он отвечает: "Да разве это ёда? Вот кабы каши, да досыти..." Мы эти слова часто вспоминали.
     Я уже писала, как долго и трудно он искал своё место в жизни после войны. По приезду в Иркутск стажировался, летал на всех видах лёгких самолётов: По-2, Як-12, Ан-2. Весной 1955 года улетел на Чукотку на аэрофотосъёмки. Работа тяжёлая, летали низко, буквально утюжили землю, но платили очень хорошо.
     После отдыха в Сочи вернулся в Иркутск, начались трудовые будни. Бесконечные командировки. Летал с геологами, изыскателями на Мирный, где начиналась разработка алмазов, на изыскания и строительство Братской ГЭС. Потом Нижневартовск, Усть-Илим. Поиски нефти в Тюменской области. В отряд пришли вертолёты Ми-1 и Ми-4. Много было аварий, катастроф, хоронили лётчиков. Я всё время была в напряжении, боялась вечерних звонков в дверь.
     Из-за дырки в голове врачи не разрешали ему переквалифицироваться на большие самолёты, на которых уже летали все его сокурсники. Его часто мучили головные боли.
     Кирилл был чем-то похож на моего отца. Тоже увлекающаяся натура, играл на разных музыкальных инструментах: губная гармошка, мандолина, гитара, аккордеон, пианино. Нот он не знал, но мог с ходу наиграть любую известную ему мелодию на слух. Всегда был центром компании. Писал стихи друзьям на день рождения, сатирические стихи в стенгазету, гимн вертолётчиков (под "Ярославских ребят"):

В Тюменской области

     Вертолётные робята,
     Мы частушки вам споём.
     И о том, как мы летаем,
     И о том, как мы живём.
Всем известно, что природа
Страх не терпит пустоты.
Но коль выпьешь накануне,
То уже не лётчик ты.
     Что начальство приказало,
     Как-нибудь переживём.
     Водку пьём под одеялом,
     Под подушкою поём.
Пляшем мы в подвале ночью
Над кадушкою пустой.
А потом с женой и дочкой
На бровях идём домой.
     С неба капают рублишки
     И копейки тоже есть.
     А штабные робятишки
     Нас за то готовы съесть.
Как пошлют на опер.точку,
Тамо жить-то хреново:
И вертишься кажду ночку,
Ох, да рядом нету никого.

     Написал он это во время командировки. Потом лётчики привезли ему этот гимн, напечатанный на машинке, говорили, что его много где поют. Дома его стихов не сохранилось, он ничего никогда не записывал. Только этот гимн сохранился, потому что его кто-то перепечатал.
     Ещё он увлекался фотографией и я в этом ему помогала. Ещё с отцом часто сидела рядом, когда он печатал карточки и всё мне объяснял, потом я многое передала Кириллу. Он потом стал заниматься и цветной фотографией, это был очень сложный процесс, всё тогда (в50-60-х годах) надо было делать самому, а не как потом, отдать плёнку в мастерскую, где её проявят и напечатают карточки. Требовалось составить проявитель из многих компонентов, строго соблюдать температурный режим, при печати применять светофильтры и т.д. Прошло с тех пор много лет, цветные карточки приобрели красный цвет и потемнели, но с помощью компьютера их можно немного "подправить".
     Потом он увлёкся кино. Тоже всё проявлял дома, самостоятельно. Снимал своих лётчиков, монтировал, часто показывал кино в отряде. Было и игровое кино, снятое в Евпатории. Да и так понемножку, по мелочи, снимал.
     В 1975 году летом, приехав домой из Евпатории, у него поднялось давление до 180 (а он был гипотоник). Отрядный доктор отправила его домой, не приняв мер к снижению давления. Еле дошёл до дома, где у него случился инсульт, отнялась левая сторона тела. Увезли в санчасть, откачали. Оформили общую инвалидность на год. Потом оформили пенсию лётную за выслугу лет. Положили в неврологическую клинику на обследование, где связали его инсульт с фронтовым ранением в голову. Во время войны он с этим ранением лежал в румынском госпитале и сохранилась оттуда справка, написанная карандашом по-румынски. Для оформления инвалидом Отечественной войны требовалось перевести эту справку на русский и заверить перевод. Этот перевод нигде не могли сделать, так как в справке диагноз был написан по латыни. Врачи не понимали румынского, румынские переводчики не понимали латынь. Длилось это больше года. Подключился Виктор, муж Марины, племянницы мужа Зои Ивановны, он работал в Совмине, в отделе соцзащиты. Сама справка от времени распалась на четыре маленьких кусочка, удивительно, как она вообще сохранилась.
     Но и Виктору ни в МИДе, ни в консульстве не смогли сделать перевод. Он взял дело на контроль и каждую неделю звонил в Иркутск главврачу ВТЭКа, которая занималась установлением инвалидности, требовал принять меры. Главврач отвечала, что без перевода справки сделать ничего нельзя. За дело взялась Римма, подруга Гали, врач, наша хорошая знакомая, я её обшивала. Как то в разговоре я сказала ей, что если бы это было уголовное дело, то сразу бы перевели. И тогда её сын попросил помочь своего школьного друга, который работал в правоохранительных органах. Тот сделал сильно увеличенную фотокопию справки. Римма нашла в городе врача-молдаванина и они вместе перевели эту справку, заверив перевод соответствующим образом. Переведя справку она мне позвонила и спрашивала, почему ранение в теменную часть головы, а указан затылок. Это объяснялось тем, что получив ранение он упал, сильно ударившись затылком. При этом он получил довольно длительную амнезию. После завершения манипуляций с этой справкой в начале 1977 года Кирилл получил удостоверение инвалида войны.
     После выписки из клиники целый год домой каждый день ходила медсестра, делала массаж левой стороны тела, в результате постепенно удалось привести Кирилла в более-менее нормальное состояние. Эту медсестру, её мать и сестру я тоже обшивала. Потом Кирилл всегда уходя из дома брал с собой палочку, голова при резких движениях кружилась.
     В мае 1977 года мы отгрузили вещи и сами на поезде приехали в Москву. Сережа уже к тому времени три года как закончил учёбу и работал в подмосковном Калининграде (сейчас - Королёв), жил в общежитии. Остановились у моей мамы в Медведково и стали искать себе постоянное жильё. Нашли, купили, в сентябре туда переехали вместе с Серёжей. Прописались там только в мае следующего года. Много ходили по учреждениям за всякими справками и разрешениями. Заместитель председателя горисполкома с замечательной русской фамилией Мнацаканов нам не стесняясь заявил, что не допускает в город инвалидов, поскольку "они много чего требуют".

Невзоровское кладбище

     Половину дома Серёжа купил на себя, так как имел здесь постоянную прописку, для оформления покупки подобранного варианта потребовалось разрешение жилищной комиссии горисполкома. Дозволялось покупать жильё только тем, кто стоял в очереди на получение жилья имея именно в городе постоянную прописку. Разрешение выдали со второго раза, затребовав расписку о том, что купив жильё он выйдет из очереди на предприятии, где работал, и больше не будет претендовать на получение какого-либо жилья. Непонятная расписка, никакой законной силы она не имела и не могла иметь.
     Поселившись в своём доме, "на земле", сначала было трудно, но постепенно всё преодолели. Свежий воздух, труд по дому пошли Кириллу на пользу. А в начале приходилось водить его под руку на партсобрания в поссовет. После инсульта Кирилл прожил 30 лет. В этом есть и моя заслуга, мой характер, моё к нему отношение. Я никогда его не "пилила". И он ни разу на меня голоса не повысил, не обругал, не обозвал, а прожили мы с ним 56 лет. Всегда, когда я выходила из дома, он меня провожал, помогал надеть пальто.
     К своему дню рождения я всегда должна была что-то купить, так как он всегда спрашивал "А что я подарил тебе?" Сам по магазинам никогда не ходил, ничего не покупал. Только за пианино в Иркутске целый год ездил отмечаться в очереди. И ещё в Болшево посещал регулярно книжный магазин, где ему как инвалиду и пайщику кооперации доставались иногда дефицитные книги. Уезжая из Иркутска пианино пришлось продать, но потом в Болшево по объявлению купили недорого старое пианино: помузицировать на пианино было одним из его любимых занятий, хотя в конце жизни он почти не подходил к инструменту.
     В 2004 году осенью у него случился инфаркт. Пошли больницы, госпитали. 6 апреля 2006 г. он умер, не дожив до 84 лет менее трёх месяцев. Светлая ему память.

Иркутская сажа

Серёжа

     Родился в мае 1951 года, в конце четвёртого курса моей учёбы в институте. Я уже писала, как его "пасли" родные, помогая нам учиться.
     Рос он весёлым, интересным мальчиком. В 1955 году мне пришлось уволиться и я два года сама занималась его воспитанием. Ездили то в Иркутск, то обратно в Москву. Трудностей с ним никогда не было. В 55 году отдыхали в Сочи, потом в 56-м ездили к родным в Воронеж. Там у Нины только недавно родился второй сын Саша. Серёжа увидел, как она его кормила грудью, прибежал ко мне и говорит:"Саша пьёт молочко прямо из ребра".
     Запомнился такой эпизод из Серёжиного детства. Я ему говорю: "Вот ты вырастешь, я буду старенькая". Смотрю - у него слёзы закапали, подставил под капли ладошку, идёт ко мне: "дай платочек" - "ты чего плачешь?" "не хочу расти, не хочу, чтобы ты стала старенькой".
     Однажды он с бабушкой Маней был в гостях у тёти Зои. Она про кого-то рассказывает, говорит: "а она такая молодая, весёлая, красивая". Вклинивается в разговор Серёжа: "как моя мама?"
     В Иркутске приходит домой с улицы, всё лицо в саже. "Что случилось?" - "Меня ребята мокнули в снег". - "За что?" - "А я сказал, что у меня глаза красивые".
     В 1957 году, когда я устроилась на работу, Серёже было 6 лет. Мест в детский сад нет. Был он самостоятельный, дисциплинированный, сам ходил в магазин, но всё равно, на целый день его одного не оставишь. Кирилл отвёз его в Москву к бабушкам, он прожил с ними целый год до школы, хорошо читал, писал нам письма. Потом пошёл в первый класс в школу, где и мы учились.

Сентябрь 1958, Серёжа в первом классе

     Первого сентября Кирилл заснял первый день Серёжи в школе: на торжестве во дворе школы, в классе. Родителей в здание школы не пускали, когда Кирилл прошёл туда, одна мама говорит мужу: "иди туда, там пап пускают". Но нашего папу пустили, потому что его знали, он там два года работал.
     Во второй класс Серёжа пошёл уже в Иркутске. Когда нам дали большую комнату в деревянном доме, мебели у нас почти что не было, но были серёжины игрушки. В доме было много детей, жили в доме в основном молодые лётчики и работники аэропорта. Ребятишки приходили к нам поиграть игрушками в просторной комнате. Однажды один мальчик спросил "это серёжины игрушки?" - "да" - "а Серёжа ваш сын?" - "да" - "а не чужой?" Тогда Кирилл попросил соседку, которая как и все жёны лётчиков сидела дома с ребёнком, узнать в чём дело, откуда такие вопросы. Выяснилось, что ходят слухи о том, что я у Кирилла вторая жена, а Серёжа у него от первой жены, поэтому Ольга (то есть я) не хочет, чтобы Кирилл взял его к себе. А ещё что я не могу иметь детей, так как не бегаю на 8-ю Советскую. На 8-й Советской была больница и женская консультация, куда молодые жёны "бегали" делать аборты.
     Учился Серёжа хорошо, мог быть отличником, но не хотел, говорил, что тогда будут везде его выбирать. На родительских собраниях его всегда хвалили, говорили, что его знания по всем предметам выходят за рамки учебников. Всегда много читал, гулять его не выгонишь. Ребята к нему ходили постоянно. Паял маленькие радиоприёмники. К учебному году всегда готовился сам, всё покупал, что нужно. После 8-го класса (школа была восьмилетней) поступил в другую школу в класс с математическим уклоном. После выпускного вечера утром полетел в Москву, чтобы успеть сдать документы в ВУЗ, экзамены в который начинались уже с 1-го июля. Тогда было два таких: МФТИ и МИФИ. Стояла задача или поступить, или потренироваться в сдаче экзаменов. Сдал экзамены в МИФИ, набрал 11 баллов, что позволяло поступить, но не давало возможности обеспечить общежитием. Поэтому пошёл учиться в Бауманку, которую уже окончили Олег и Мила Богдановы.
     Учился там хорошо, жил у бабушки Тани, первый год в Лосинке, в старом доме, а потом в Медведково, в большой квартире, где ему даже выделили комнату.
     На зимние каникулы прилетал в Иркутск. Летом после 1 и 2 курса ездил в студенческие стройотряды, на старших курсах летом была практика.
     В 1974 году он защитил диплом, по распределению попал в г.Калининград Московской обл. (сейчас Королёв). Пока его оформляли полтора месяца работал электриком в погранучилище, Леля помогла устроиться. Тут опять случился анекдотический случай, в Иркутск нам пришла телеграмма "ЯВИТЕСЬ работу = СИЛА ПАУКОВ".
     Мы ничего не поняли, позвонили Серёже. Потом выяснилось, что СИЛА - телеграфный позывной предприятия, ПАУКОВ - фамилия начальника отдела кадров. На этом предприятии он работает до сего дня.

Боря Писманник (слева), Игорь

Игорь

     Родился в Воронеже в 1939 году. Рос воинственным мальчиком, уже в 3-4 года ходил с игрушечной винтовкой "бить фашистов, как папа". Бывало хулиганил. В Лосинке у него был сосед, Боря, на год его моложе. Когда Боря учился в первом классе, а Игорь во втором, Боря уходил из дома в школу, шёл к своей маме на работу (рядом с домом), отдавал ей ключи и потом шёл не в школу, а к Игорю. Играли, пока в школе шли занятия, потом Боря шёл к матери за ключами и возвращался домой. Так прошло несколько дней. Затем Игорь написал справку, что Боря был болен и подписался "Мать Писманник", справку Боря отнёс в школу. А мама у Бори была врачом, подпись второклассника Игоря мало походила на подпись врача, так всё и открылось. Боре запретили играть с Игорем.
     Мама всегда очень строго относилась к Игорю, вечерами проверяла его уроки, тому приходилось что-то читать, учить, но поверхностно, не вникая. Были такие казусы в его пересказах, особенно по истории: "польский князь Сигмандук" (вместо Сигизмунд), или: "колхозный сторож Иван Сусанин". Мама старалась как-то заменить ему отца, водила его на каток часто, он потом хорошо катался, играл в хоккей. Однажды мама ударила его за что-то тем, что было в её руках, полотенцем. Игорь очень обиделся: "лучше бы ремнём стукнула, а то тряпкой".
     У меня как-то пропала зубная щетка. Я его допрашивала с пристрастием, куда дел? Сознался: "Я её нёс мимо примуса, она и загорелась". В 1954 году Игоря устроили в Горьковское речное училище. Учился он там более-менее, но в конце опять что-то натворил, по окончании его не аттестовали по военной специальности, не дали военного билета. Поплавал он только на практике, а после училища не пришлось. Работал электриком, радиомонтажником, регулировщиком аппаратуры в Москве, Свиблово. Женился.
     Их дочь Таня родилась в апреле 1964 года, после школы пошла в картографический техникум (тот самый, который Кирилл окончил в 1954 году), работала по специальности на картографической фабрике, где и встретила своего будущего мужа, молодого лейтенанта Володю Кирейченко. В декабре 1986 года родилась дочь Виктория, сейчас она уже взрослая, учится в институте, сразу на двух факультетах, один кончает в следующем году (2011), другой через два года. Володя из армии в начале 90-х ушел. Таня тоже бросила свою картографию, работает в банке.

Таня с Лёней на новой квартире в Медведково (1969)

     В 1968, когда Игорь с семьёй жил короткое время в Свиблово, родился сын Лёня. Дети ходили в садик, школу. Занималась с ними в основном мама, родители - на работе, любили погулять, выпить, особенно Игорь. В конце концов они развелись. Игорь ушёл к новой подруге, тоже Людмила, но Люда, а не Люся, она составляла ему компанию за бутылкой. А Люся получила на работе (она работала в министерстве финансов секретарём у заместителя министра) сначала комнату, недалеко от ул.Грекова, потом квартиру на Первомайской.
     Лёня тоже любил похулиганить, учиться не любил, пошёл в ПТУ на автослесаря. Служил два года в армии в Венгрии. Потом учился на каких-то курсах, работал мясником в магазине, много было друзей, девушек, любил погулять и выпить. Скоропостижно умер в 27 лет от острой сердечной недостаточности 8 мая 1996 года.
     В декабре того же года тоже скоропостижно умер Игорь, в 57 лет. У него была инвалидность по зрению, в очередной раз (каждый год надо было её переоформлять) что-то долго её оформлял, ничего не получал, а потом сразу получил пенсию за несколько месяцев, видно с Людой хорошо отметили получку, ему стало плохо. Люда побежала покупать ещё бутылку подлечиться, а когда вернулась - Игорь уже скончался. Так в 1996 году оборвался род Кавериных, потомки носят другие фамилии.

Богдановы

     О родителях мамы я уже писала, теперь об их детях.

Семья Богдановых (1912-1914). Стоят Модест и Серафима. Сидят (слева направо) Татьяна, Николай, Александра. Зоя и Борис ещё не родились.

     Старшая дочь Серафима (1898-1978) родилась в Петербурге. Вскоре они переехали в небольшой уездный городок в Воронежской губернии Нижнедевицк. Все остальные дети родились там. Серафима похоронена в Евпатории. Её муж Кубанёв Григорий Иванович - военный, участник империалистической и гражданской войны. Поженились они в Нижнедевицке, переехали в Воронеж, там получили квартиру. Потом в эту квартиру переехали из Нижнедевицка родители с младшими детьми Зоей и Борисом, а также Шура с мужем Васей Белых. Григория Ивановича перевели сначала в Липецк, а потом на Дальний Восток. В 1938 году его репрессировали, а Сима с младшей дочерью Риммой бросив всё вернулись в Воронеж, так как над ними нависла угроза ареста., как семьи "врага народа". Старшая дочь Тамара училась в университете во Владивостоке и тоже приехала в Воронеж, закончив первый курс. Вернулся Григорий Иванович в семью в 1943 году, в Борисоглебск и вскоре умер. Отпустили его по реабилитации домой умирать. О том, что его реабилитировали, он не знал, ему не сказали. Это стало известно после 20 съезда, когда Тамара обратилась за его реабилитацией.

Сёстры Богдановы: Александра, Зоя, Серафима, Татьяна (1939)

Римма и Тамара. 1945 г.

Доктор Римма, Тома, Фёдор

     Дети Кубанёвы, Тамара (1919-2006) и Римма (1924-2008) обе учительницы, участники Отечественной войны, похоронены в Суздале, куда они переехали из Евпатории в 2002 году. У Тамары детей не было, у неё был в армии роман, но она отказалась ехать с ним на его родину, уехала в Воронеж к маме, где окончила, наконец, институт и проработала в горОНО до пенсии. Потом она обменяла квартиру в Воронеже на Евпаторию, где жила с Риммой, та оставила свою квартиру семье сына.
     Римма познакомилась со своим мужем (Доктор Фёдор Иванович 1928-1984) на Алтае, куда её направили работать после окончания учительского института. Они переехали обратно в Воронеж, где у них родилась дочь Тамара (1949).
     Федя учился в военном финансовом училище, после окончания его отправился служить в Германию. Долго он не прослужил (Хрущевское сокращение армии), они опять уехали на Алтай, там родился сын Владимир (1958-2008). Потом опять переехали в Воронеж, получили с Серафимой квартиру, как семья репрессированного. Римма заочно окончила педагогический институт. В 1963 году поменяли квартиру на Евпаторию, так как Римма много болела (слабые легкие) и врачи настоятельно советовали переменить климат. Так они оказались на море.
     Вторым ребёнком у бабушки и дедушки был Модест (1900-1970), учился в Воронежском реальном училище, потом в ветеринарном институте, был зоотехником, работал в заповеднике Аскания-Нова, потом в Воронеже на мясокомбинате, участник финской и Отечественной войны. Его жена Татьяна (1903-1982), в девичестве Карманова, тоже из Нижнедевицка. Работала в торговле, завхозом в пионерских лагерях. Была хорошей хозяйкой, строила после войны в Воронеже дом, разводила кроликов, помогала всем родным. У них было две дочери, старшая - Нина (1928-1994), её муж, Анатолий Кравченко (1928-1976), оба окончили педагогический институт, Толя преподавал в институте, доцент. Вторая дочь Модеста - Ольга (1938-1983), муж Валерий. После смерти Нины с Воронежем, где живут потомки Модеста, у меня связи нет.
     Третьим ребенком был сын Михаил, который умер в младенчестве. Потом была моя мама, Татьяна (1904-1993), я про неё уже написала.
     Далее родилась дочь Александра (1907-1997). Первый её муж Василий Иванович Белых, отличный музыкант-баянист, играл виртуозно. В 1938 году его арестовали за непочтительное отношение к политической литературе, на которую истратили много денег, а он был главным бухгалтером Воронежского военторга и высказался насчет её приобретения. После войны его освободили, он вернулся в Воронеж, некоторое время пожил вместе с Шурой, но потом она вернулась в Борисоглебск, к своему второму мужу Ненахову Василию Константиновичу (1907-1987), с которым её связала судьба во время войны. Он был заведующим ветеринарной лабораторией, в которую нас после эвакуации из Воронежа привёл мой дядя Николай летом 1942 года и где Ненахов дал нам жильё. Шуре он дал и работу, помог с обустройством нашего быта. Туда же после оккупации приехали бабушка с дедушкой и мама с Игорем. С Ненаховым Шура прожила до самой его смерти сорок с лишним лет. В конце её жизни за ней ухаживали Тома с Володей (братом), им в наследство и отошёл их дом в Борисоглебске. Дом продали, вместо него и квартиры в Ярцево был приобретен дом в Суздале. Детей у Шуры не было. Несколько лет она занималась Олегом, сыном Николая, пока его мать, Зина, училась в аспирантуре, потом растила их дочь Лелю почти до самой войны. В то время Шура не работала и Олегу нравилось жить в Воронеже в большой семье Богдановых, там было весело.

Николай, Мила, Наташа, Олег, Леля, Зина (1951)

     Следующим был сын Николай (1909-1962). Окончил Воронежский ветеринарный институт, аспирантуру, защитил диссертацию. Еще до войны ездил в загранкомандировку (Прибалтику). Работал во Всесоюзном институте экспериментальной ветеринарии (ВИЭВ в Кузьминках под Москвой), затем в Наркомземе РСФСР в ветеринарном управлении, был его начальником, заместителем наркома. Во время войны мы встретились с ним Борисоглебске, где он буквально спас нас, там он был в командировке, занимался эвакуацией скота из Воронежской области. В его распоряжении был самолёт, командировка подписана кем-то из членов Политбюро.
     После войны вместе с семьей он уехал в командировку в Монголию (1947-1949), заразился там бруцеллезом. Последнее место его работы - главный ветеринарный врач ВСХВ. Заболел болезнью Паркинсона, умер в 53 года, похоронен на Бабушкинском кладбище в Москве.
     Года за два до кончины, видно болезнь уже подступала, как-то выпил, сидел за столом и слушал радио, передавали вальсы Шопена. Он плакал. Потом говорит, вот какие талантливые русские, какую музыку создали. Я ему отвечаю, что Шопен был поляк. Он рассердился, накричал на меня, что "Шопен был русский человек, для русских писал, а ты говнючка и ничего не знаешь".
     Семья Николая: жена Зинаида Николаевна (1909-1984) в девичестве Горбунова, тоже ветврач, училась с ним в Воронеже, закончила аспирантуру, но не успела защититься, помешала война. Во время войны была с детьми в эвакуации в Омске, где родилась Мила. Затем семье дали квартиру в Бабушкине (сейчас Москва) в доме ветеринарной лаборатории. Зина до пенсии работала в этой лаборатории. В 1969 году дом расселили, все переехали в Медведково, в просторную квартиру.

Наташа, Мила, Серёжа, Леля, Саша, Света и Римма

     Дети Николая: Олег (1934-1977), родился в Воронеже, закончил Бауманское училище, там преподавал, доцент, заместитель декана машиностроительного факультета. Умер в 43 года от рака. Женился на своей сокурснице Римме (1934), дети; Александр (1956), окончил Бауманский, попал в армию и остался военным, полковник, работает по строительству, имеет двоих детей. Дочь Светлана (1959), дважды была замужем, тоже имеет двоих детей. Все они живут в Москве.
     Старшая дочь Николая Елена (Леля, 1937) родилась в Кузьминках (сейчас Москва). В Монголии заболела деформирующим инфекционным полиартритом. Всю жизнь лечилась, ей делали операции, но всё равно осталась инвалидом. Несмотря на болезнь окончила школу и Московский институт культуры, работала библиотекарем в Погранучилище в Лосинке. Сейчас на пенсии, жила с Милой, недавно переехала к Наташе, у которой дети теперь живут отдельно. Передвигается уже на костылях или в коляске.
     В эвакуации в Омске родилась Людмила (Мила, 1942). Растили её на первых порах Олег с Лелей, так как Зина много работала. Говорили, что они так усердно её укачивали, что Мила не один раз улетала из коляски на пол. Вернулись в Москву в 1943 году, Мила уже ходила, была сильно привязана к матери и когда Зина уезжала в центр в магазин за продуктами (по карточкам Николая, у него была литера "А", по которым выдавали продукты дополнительно) Мила открывала рот и ревела на весь дом и переставала только, когда мать открывала дверь. В то время я иногда приезжала к ним из Щелково и мы всем домом не могли ее успокоить.
     После школы Мила училась на вечернем в Бауманском, там же и работала. Потом училась в аспирантуре, защитила диссертацию. Недавно ушла на пенсию. Муж Владимир Воеводский работал вместе с ней в МВТУ, у них родилась дочь Полина (1973), она окончила журфак МГУ, у нее сын Миша (1999).
     Младшая дочь Наталья (1946), ей было 4 месяца, когда все отправились зимой 1947 года в Монголию. Вспоминается такой случай: Перед самым отъездом Николай с Олегом пошли в баню и там у них украли оба пальто и шапки. На улице декабрь, мороз, кое-как добежали до дома, у Олега на голове полотенце. Мама за ночь сшила Олегу пальто вроде военного и шлем, он был счастлив. У Николая было новое пальто, покупали по ордерам перед поездкой за границу. Что-то покупать ему ещё не было денег.
     Наташа с детства мечтала о медицине, но сразу поступить в мединститут ей не удалось, она закончила медучилище с отличием, поступила на вечерний факультет, потом на старших курсах вечерников перевели на дневное обучение, она стала педиатором. Работала участковым врачом в Лосинке, после переезда на новую квартиру перешла работать в институт детского протезирования, где работает по сей день.
     Младшими детьми дедушки с бабушкой были Зоя (1915-1991) и Борис (1924-1943).
     Зоя окончила медучилище, работала лаборанткой в мед.лаборатории в Воронеже. Во время войны в Борисоглебске была медсестрой в детском саду, занималась с детьми, играла на пианино "шаганью", что очень любили дети и маршировали под её музыку. Детство во время гражданской войны, наверное, сказалось на её здоровье, она была очень маленького роста: голова и туловище нормальных размеров, а руки и ноги укороченные. Замужем она не была, детей нет. Выйдя на пенсию часто и подолгу жила в Борисоглебске у Шуры, там и умерла, похоронена рядом с Ненаховыми.

Я, Борис и Нина. 1932 г.

     Борис после школы работал на авиационном заводе и учился в техникуме. После начала войны завод эвакуировали в Андижан, там его вскоре забрали в армию, послали на фронт в пехоту автоматчиком. Недолго провоевав был тяжело ранен, умер в госпитале в г.Волчанск Белгородской обл. После войны мама с Шурой ездили к нему на могилу. Извещение о его смерти пришло в Борисоглебск, где тогда были его родители. Борис узнал о том, что его родители живы и находятся в Борисоглебске случайно. Во время его пути на фронт на какой-то станции он встретил соседку из Воронежа и сказал свой номер полевой почты, чтобы та передала бабушке, если с ней увидится, что и случилось, они успели обменяться письмами. В Борисоглебске на мемориале погибших воинов есть и Борис Богданов.
     Род Богдановых сейчас продолжается во внуке Олега Богданова, сыне Саши Богданова, тоже Олеге. Сейчас он уже взрослый молодой человек, надеемся, что продолжение рода будет. Продолжение рода когда-то большой семьи Богдановых.

Лапины

     Отец Кирилла - Александр Степанович Лапин (1884-1947) был судовым механиком на пароходе, ходил по Волге. Дом его стоял на Хопре, вроде в селе Турки (Саратовская обл.), там же жила и его мать, прозванная "бабка-революция". Кирилл вырос в этом доме у отца, бабушки, пошел в первый класс, потом его оттуда увезли к Зое Ивановне в Москву. У Александра Степановича было две сестры, имён их не знаю, но была знакома с их детьми.

Семейная фотография Лапиных. (1926)

     В том доме на Хопре висел портрет деда Александра Степановича, Кирилла Андреевича, отцом Александра Степановича был Степан Кириллович.
     Мать Кирилла, Мария Ивановна (1893-1963), в девичестве Покровская, была первой женой Александра Степановича, прожили они вместе лет 10 и развелись. У них было два сына, старший сын Вячеслав, про которого уже рассказано выше. Мария Ивановна много ездила по области, много работала по партийной линии, детьми занималась мало. Александр Степанович женился второй раз, жена Ирина Фёдоровна (1904-1995), у них тоже родилось два сына. Старший ребёнок умер в младенчестве, Александр (род.1936) в 1951 году приезжал в Москву к тёткам, заезжал и к нам в Лосинку. Он учился в ремесленном, в техникуме, окончил вечерний институт, работал на заводе инженером. Из армии (служил на Дальнем Востоке) привёз жену Людмилу, у них двое детей. Людмила умерла лет 30 назад, у Саши теперь другая жена, Инна, детей они уже не заводили. Уже давно оба на пенсии. С ними жила до своей кончины и мать Саши, Ирина Фёдоровна. Дом на Хопре продали на вывоз, от него осталась маленькая пристройка, сад. На лето туда всегда раньше выезжали, Саша в отпуске жил в саду в шалаше, плавал на лодке, ловил рыбу. Сейчас туда уже не ездят, летом выезжают на дачу под Москвой.
     Вот всё, что я знаю о родных Кирилла по линии Лапиных.

Покровские

     Якобы среди предков Лапиных когда-то был Кирилл и он был в конфликте с кем-то из предков Покровских, какая-то кровная вражда в духе Шекспировских Монтекки и Капулетти. Зоя Ивановна говорила, что она очень переживала, когда её младшая сестра Мария вышла замуж за Лапина и была очень недовольна, когда узнала, что её племянника назвали Кириллом. И нашего Кирюшу долго называла декабристом, так как он родился в декабре, то просто маленьким, пока Кирилл не сказал, что у его "маленького" внука есть имя. Впрочем, это продолжалось недолго, она умерла, когда Кирюше исполнилось 9 месяцев.
     Главой семьи Покровских считается дед Кирилла, Иван Иванович (1856-1926), сельский учитель, потомственный почетный гражданин. Его жена Анна Ефимовна (1856-193...), в девичестве Нартова. У них родилось 12 детей, но только семеро выросли взрослыми. Жили они в селе Турки Саратовской области. Вот воспоминания Марии Ивановны, она начала писать свои мемуары, но заполнила только три странички школьной тетради.

Иван Иванович Покровский

     Родилась я в Турках Саратовской обл. в 1894 г. в семье сельского учителя 11-я по счету. Всего было у отца 12 человек, младше был брат - Семён, о его короткой жизни и трагической смерти скажу позже. Село Турки расположено по реке Хопёр в живописной лесистой местности. Ну а поскольку хороша и живописна природа, то и село можно было назвать помещичьим, так как в округе было много имений и помещиков, крупных купцов. Из с.Турки родители мои переехали в село Скачиху в 20 км от Турков. Причина переезда семьи из районного центра в глухое село заключалась в том, что отец получал 25 рублей в месяц и содержать огромную семью, а главное - одеть и обуть прилично детей он был не в состоянии, а в том далеком прошлом сельский учитель - уже интеллигенция. На плохо одетых детей учителя смотрели с некоторым презрением.
     Школу в селе Скачихе построил богатый купец А.А.Шмидт. Он и мой отец Иван Иванович Покровский вместе учились в учительской семинарии и Шмидт пригласил отца в эту школу. В 1898 году отец со всей своей огромной семьей переехал в Скачиху, мне тогда было всего 4 года. Природа здесь тоже была очень красивая, школа - новая, пришкольный участок - большой, больше гектара, но это был еще пустырь. Родители были люди очень трудолюбивые, да и старшие дети подросли им в помощь. В первую же осень отец на части земли заложил большой фруктовый сад, часть земли пустил под огород. Через 5-8 лет пустырь превратился в прекрасный плодоягодный сад. Отец был хороший столяр самоучка, наделал постепенно ульи (в то время каникулы были большими) и развел пчел. Словом, материальная база семьи улучшилась.

Павел и Александр Покровские

     Дети подросли, встал вопрос об их образовании, а ведь нас из 12 человек осталось 7. Старшая - Любовь - окончила Саратовcкое епархиальное училище. Брат Александр учился в Саратовской духовной семинарии, но из 4-го класса был исключен за участие в революционных кружках и, якобы, за участие в убийстве директора. Брат Павел учился в Балашовском духовном училище, но за участие в революционной работе был исключен, ему тогда было 18 лет. Он, видимо, продолжал состоять в какой-то рев. подпольной организации, так как, насколько я помню, он больше нигде не учился и дома жил мало, мне в то время было не больше 8-9 лет и нам, младшим, мало говорили, где живет и работает Павлик. Помню, его приезды к нам в Скачиху обязательно сопровождались посещением жандармов и обысками. Позже я узнала, что Павлик живет по "волчьему билету" под надзором полиции и дольше, кажется, двух лет он не имел права жить на одном месте. Где он работал, что переживал, нам младшим детям ничего не говорили.
     На этом месте, на полуслове, воспоминания обрываются.
     По сохранившимся бумагам удалось восстановить список всех детей семьи Покровских (умершие в младенчестве выделены курсивом):
1. Лидия 1877
2. Константин 1878
3. Любовь 1879
4. Владимир 1881
5. Александр 1883
6. Павел 1885
7. Виктор 1886
8. Николай 1887
9. Елизавета 1888
10. Зоя 1892
11. Мария 1894
12. Семен 1898
     Старшая дочь Любовь, по мужу Никольская, училась в Саратовском епархиальном училище, у ней было четверо детей. Нина Михайловна (Каткова по мужу), у ней сын Владимир, внук Юрий. Другая дочь Любови Ивановны - Анна Михайловна, незамужняя, по специальности химик, долго жила у Зои Ивановны в Сокольниках. Кирилл звал её "Скарлатина". Потом она получила комнату и съехала. Скопила приличную сумму денег, но никому не помогала и никому не завещала, говорила: "государство мне их дало, пускай и забирает себе". А ведь могла бы и Зое Ивановне помочь, та бедствовала. Ведь сама прожила много лет в одной комнате с ними, стесняла их. Было у неё пианино, но я никогда не видела, чтоб она на нём играла. К Зое Ивановне часто приезжала племянница её мужа, Марина. Она музыкант, училась в Гнесинке. Чтобы она не играла на пианино, Скарлатина засунула под струны под молоточками полотенце. При нас его достали и Марина играла. Так что недаром Кирилл её не любил, говорил: "засунет в свою широкую морду цигарку". Но на вид она всегда была доброжелательна и приветлива.
     Ещё у Любови Ивановны было два сына, жила она у одного из сыновей при школе в Москве (Нагатино), у него жена была директором школы. Когда Серёжа пошёл в первый класс, она всех нас пригласила в Лужники на праздник, посвящённый началу учебного года. На зимние каникулы доставала билеты на ёлку в Кремль и Дом Союза.
     Сын Ивана Ивановича Покровского Александр учился в Саратовской духовной семинарии, служил в церкви. Мария Ивановна и, особенно, Зоя Ивановна не любили его за то, что он пошел в попы. У него было много детей, знаю, что один из них погиб на фронте. Две дочери Зина и Ольга были учительницами, с ними мы часто встречались у Зои Ивановны, они были и на похоронах у своих тёток. У Зины муж Иван во время войны служил в политотделе у Брежнева, фотографировал, сохранил много негативов, потом часто ездил на всякие ветеранские встречи. У Ольги (по мужу Бараева) муж музыкант, скрипач. Играл в разных знаменитых оркестрах, много ездил по гастролям за границу.
     Еще знали сына Александра - Николая, он жил в Лосинке. В 50-х он с сыном Сашей поехал на мотоцикле в отпуск в Саратовскую область и в дороге умер. Его сын Саша живет в Обнинске, в 1980 году приезжал к Зое Ивановне, возил её на такси по городу, показывал олимпийский огонь в Лужниках, та была в восторге. Саша - единственный продолжатель рода Покровских, продолжения не знаю.
     Про сына Ивана Ивановича Павла написано в воспоминаниях Марии Ивановны и письме Любови Ивановны, других сведений про него нет.
     Дочь Ивана Ивановича Елизавета (по мужу Медведева) жила в Саратове. Единственный сын Виктор (1912) был военным моряком. Во время войны был репрессирован, т.к. у него на корабле смыло какие-то документы. После войны его реабилитировали. Его мать в это время бедствовала, на работу её не брали, подрабатывала шитьем, еще понемногу помогали сёстры Мария и Зоя. Кирилл ей выслал справку из лаборатории, где он тогда работал, о том, что она находится на его иждивении. Её тогда перестали преследовать как тунеядку: ведь родной сын сидел. Потом Виктор до самой смерти помогал Зое Ивановне выживать, у неё пенсия была минимальная. Жена Виктора Раиса была учительницей, дочерью священника. Зоя Ивановна встречала её всегда хорошо, но за глаза называла поповной и не любила. Детей у Виктора не было.

Марина, д.Володя и т.Зоя, Мария Ивановна (02.05.1952)

     Зоя Ивановна (1892-1984) в первый раз вышла замуж еще до революции, но об этом никогда ничего не рассказывала, её первый муж был офицером. Уехала с ним в Самарканд. В 20-х годах уже в Москве вышла замуж за Владимира Сергеевича Чирчимцева (1890-1971). В первую мировую он был на фронте санитаром, потом закончил медучилище и стал фельдшером, в 1936 году закончил институт и стал врачом. Его назначили заведующим больницей в Киндяково (Рязанская обл.), недалеко от Москвы.
     Сельские анекдоты:
     В селе кто-то умер, на похороны приехал родственник. Встречать его на станцию отправили кучера. Потом его спрашивают: Встретил? - Да, встретил, проздравил его с несчастьем, привёз.
     Ещё: К ним в дом зашла санитарка из больницы, Зоя усадила её обедать. - Ой, ты мне много положила. - Ну так останется. - Где уж тут остаться...
     Эти выражения Зоя Ивановна часто цитировала. После нескольких лет в Киндякове Чирчимцевы вернулись обратно в Москву, в Сокольники. Владимир Сергеевич до пенсии работал в поликлинике при Остроумовской больнице, рядом с которой они жили. Зоя Ивановна активно занималась общественной работой, даже была до войны депутатом Моссовета, Потом до пенсии работала лаборанткой на Преображенском рынке. Похоронены оба (их прах) вместе с Марией Ивановной на Бабушкинском кладбище. Там же захоронен и прах моей мамы.
     Мария Ивановна - самая младшая дочь Ивана Ивановича, родилась по дореволюционным бумагам в 1893 году, по советским документам - в 1894. Окончила 8 классов гимназии, учительствовала, была судьей. Перед войной переехала в Лосинку (г.Бабушкин), была парторгом в лаборатории, даже короткое время в 1941 году - директором. Была депутатом Бабушкинского горсовета. Во время войны несколько лет была парторгом совхоза "Соревнование" Мытищинского района. Окончила трудовой путь библиотекарем в воинской части на мызе Раёва.
     Младший сын Покровских, Семён (1898-1920). Ниже приводится отрывок из письма Елизаветы Ивановны Марии Ивановне, где она отвечала на какие-то её вопросы. Речь идет о Павле и Семёне.
     Сначала Павлик учился в Саратовском духовном училище, а после его исключения папа его устроил в учительскую семинарию в г.Ровно. Словом, Павлик был вечным скитальцем и отдал свою жизнь за идею свободы. И где его могила неизвестного солдата...
     В 1914 году Павлик ушел на фронт добровольцем. Ушел как агитатор, об этом он сказал сам не прямо, но так, что было понятно. Его не могли мобилизовать с его военным билетом, где указано, что он психически болен. За этот билет он едва не поплатился жизнью. Когда он отбывал действительную службу, он избил до полусмерти одного зверя-офицера, который проверяя караулы у порохового погреба избивал солдат, якобы заставая их спящими, но Павлика спас фельдшер. Когда у Павлика стали проверять состояние психики всякими способами, послали к врачу-гипнотизеру, думали под действием гипноза выведать умышленно ли он избил офицера. Решили, что он болен, отчислили и с двумя санитарами препроводили к родителям как психически больного. Что только не пережили отец и мать, пока были санитары. Мог ли наш дорогой брат Павлик поделиться с кем-либо из нас? Ведь тогда было такое страшное время, когда гнали на каторгу и виселицу тысячи людей с горячей и пылкой душой. Не щадя своей жизни они стремились приблизить конец царизма. Тогда ему нельзя было рассказывать о своей работе, вот мы и не могли о его жизни. А только молча приходилось страдать отцу и матери, чем живет и к чему стремится их сын, а потом уже заглядывали и полицейские.
     О Сене знаю один факт. В 1917 году Сеня учился в Саратове в техническом училище. Ждали в Саратов, насколько я помню, в сентябре нападение белоказаков. И вот в один из этих страшных дней Сеня исчез из дома. Целые сутки его не было. Я металась, не знала где его искать, всю ночь его ждали. А он пришел на другой день к вечеру голодный, закопченый. Оказывается, молодежь собралась оказать защиту, их послали с пулеметом на крышу здания городской управы. Вот этот случай я хорошо помню, ему едва ли было 19 лет. Погиб он от руки бандитов, 1 февраля 1920 года в Сестренках зарублен Антоновской бандой. Всё это с трудом вспоминается и невольно наплывают слезы. Да, дорогой ценой достигли Советской власти.
     Сейчас всё видится иначе, чем 50 лет назад, когда было написано это письмо. Семён активно участвовал в становлении Советской власти, участвовал в создании Сельсоветов. Раньше говорили, что была банда Антонова, а потом стали говорить, что Антонов собрал крестьян, недовольных Советской властью, которая отнимала у них землю, стали громить Сельсоветы, Так Семён и попал под такой разгром.
     Всё старшее поколение Покровских умерло, с младшими связь утеряна со смертью Зои Ивановны, там был "штаб" Покровских.